Легенда
Шрифт:
За час до рассвета Каэсса тихо проникла в комнату Друсса и подошла к постели. Воин крепко спал, лежа на животе, подложив под голову могучие руки. Под взглядом Каэссы он зашевелился и открыл глаза, остановив взор на ее стройных ногах, обутых в длинные оленьи сапоги. Взор передвинулся выше. На Каэссе был плотно облегающий зеленый камзол, широкий кожаный пояс с наборным серебром подчеркивал стройную талию. На боку висел короткий меч с рукоятью из черного дерева. Друсс перевернулся и встретился с ней взглядом — в ее золотисто-карих глазах горел
— Ну как, закончил свой осмотр?
— Что с тобой, девочка?
Всякое выражение ушло с ее лица — словно кошка отпрянула в темный угол.
— Ничего. Повернись обратно — мне нужно посмотреть твою спину.
Она принялась умело разминать мышцы у лопатки — ее пальцы входили в тело, как стальные, заставляя Друсса то и дело ворчать сквозь стиснутые зубы.
— Ляг опять на спину.
Подняв его правую руку, она обхватила ее ладонями, дернула вверх и повернула. Раздался громкий треск, и Друссу показалось, что она сломала ему плечо. Отпустив руку, Каэсса положила ее на левое плечо Друсса, а левую на правое, крест-накрест. Перевернула Друсса на бок, подставила кулак ему под спину между лопатками, уложила его обратно и вдруг навалилась ему на грудь всей тяжестью, вдавив его позвоночник в свой кулак. Друсс снова застонал, и послышался новый зловещий хруст. На лбу у старика выступил пот.
— А ты сильнее, чем кажешься на вид, девочка.
— Тихо. Сядь-ка лицом к стене.
На сей раз она чуть не сломала ему шею — взялась одной рукой за подбородок, другой повыше уха и крутанула голову сперва влево, потом вправо. Звук был такой, словно треснула сухая ветка.
— Завтра будешь отдыхать, — сказала Каэсса, повернувшись к двери.
Он потрогал больное плечо — уже много недель оно не чувствовало себя так хорошо.
— Что это так хрустело? — спросил он, остановив ее в дверях.
— У тебя соли в суставах. Первые три позвонка срослись и мешали притоку крови. А мышцы под лопаткой были зажаты — отсюда спазмы, мешающие правой руке. И послушай меня, старик, — завтра ты должен отдохнуть. Иначе ты умрешь — Все мы умрем.
— Верно. Но ты пока еще нужен здесь.
— Ты только меня так не любишь — или всех мужчин? — спросил он, когда она снова взялась за ручку двери.
Она взглянула на него, улыбнулась, закрыла дверь и вернулась в комнату, остановившись в нескольких дюймах от его могучего обнаженного тела.
— Хочешь поспать со мной, Друсс? — спросила она вкрадчиво, положив руку ему на плечо.
— Нет, — тихо ответил он, глядя в ее глаза с маленькими, неестественно маленькими зрачками.
— Большинство мужчин хочет, — шепнула она, придвинувшись поближе.
— Я не принадлежу к большинству.
— Или в тебе соков не осталось?
— Может, и так.
— А может, ты предпочитаешь мальчиков? У нас в шайке есть такие.
— Нет, не могу сказать, чтобы когда-либо желал мужчину. Но у меня была женщина, настоящая женщина — и другая мне не нужна.
Каэсса отошла от него.
— Я велела приготовить тебе горячую ванну. Сиди в ней, пока вода не остынет. Это поможет разогнать кровь по твоим усталым мышцам. — С этими словами она повернулась и вышла.
Друсс поглядел ей вслед, сел и поскреб бороду.
Эта девушка беспокоила его. Было что-то непонятное в ее глазах. Друсс никогда толком не понимал женщин, не обладал чутьем, как некоторые мужчины. Женщины были для него существами чужеродными, далекими и опасными. Но в этой девчушке присутствовало что-то еще — ее глаза выражали безумие, безумие и страх.
Друсс пожал плечами и сделал то, что делал всегда, когда не мог разгадать какую-нибудь загадку: забыл о ней.
После ванны он быстро оделся, расчесал волосы и бороду, наскоро позавтракал в Эльдибарской столовой и присоединился к пятидесяти добровольцам на стене как раз в тот миг, когда за предутренним туманом забрезжил рассвет. Утро выдалось свежее, прохладное и обещало дождь. Внизу собирались надиры, груженные камнем телеги медленно тянулись к катапультам. Люди на стене почти не разговаривали — в такие дни человек обращается мыслями внутрь. «Умру ли я сегодня? Что делает сейчас моя жена? Зачем я здесь?»
Оррин с Хогуном шли вдоль стены. Оррин говорил мало, предоставляя командиру Легиона шутить и задавать вопросы.
Панибратство Хогуна с рядовыми коробило его, но не слишком; возможно, в этом чувстве было больше сожаления, нежели возмущения.
Около надвратной башни вперед выступил молодой кул — кажется, его звали Бреган.
— Вы будете нынче сражаться вместе с «Карнаком», командир? — спросил он.
— Да.
— Благодарю вас. Это большая честь для всех нас.
— Ты очень любезен.
— Это чистая правда. Мы с ребятами говорили об этом ночью.
Смущенный, но довольный, Оррин улыбнулся и прошел мимо.
— Это вам не снабжением заниматься — тут ответственность гораздо выше, — сказал Хогун.
— Почему?
— Они вас уважают — а этот вот парень прямо-таки боготворит вас. До этого еще дорасти надо. Они останутся с вами, когда все прочие разбегутся, — или побегут с вами, когда все прочие останутся.
— Я не побегу, Хогун.
— Я знаю — и не это; имел в виду. Человек слаб: порой и лечь хочется, и сдаться, и дать стрекача. Но вы сейчас не просто человек — вы полусотня. Вы «Карнак».
Это большая ответственность.
— Ну а вы?
— Я Легион, — просто ответил Хогун.
— Да, пожалуй. Вам страшно?
— Еще как.
— Я рад, — улыбнулся Оррин. — Рад, что не одинок.
Как и обещал Друсс, день принес новые ужасы: сперва каменный град, сотрясающий стену, потом громовой вопль и атака с лестницами — оскаленная орда, карабкающаяся навстречу серебряной стали дренаев. Три тысячи воинов с Музифа сменили бойцов, выдержавших тяжелую боевую страду накануне. Звенели мечи, падали с криком люди — так длилось много часов подряд. Друсс расхаживал по стене, точно сказочный гигант, мрачный и обагренный кровью, круша топором надирские черепа, — его ругань и громкие оскорбительные возгласы притягивали к нему врагов отовсюду. Рек, как и вчера, бился рядом с Сербитаром, но теперь к ним присоединились Менахем, Антахейм, Вирэ и Арбедарк.