Легенда

Геммел Дэвид

— Ты сам знаешь, что нет. Почему я еще жив, мальчик?

Почему не умер вместе с Тридцатью Магнара двадцать лет назад?

— Ты был тем избранным, кому предстояло основать новый храм.

— Но почему я был избран?

— Потому что был самым совершенным из всех.

— Почему тогда Тридцать возглавлял не я?

— Я тебя не понимаю.

— Как избирают главу?

— Не знаю. Ты никогда мне не говорил.

— Тогда угадай, Сербитар.

— Он должен быть самым лучшим. Самым...

— Совершенным?

— Я

сказал бы «да», но уже вижу, к чему ты клонишь.

Если ты был самым совершенным, почему тогда главой был Магнар? Ну, так почему же?

— Ты видел будущее и должен был видеть и слышать этот наш разговор. Скажи мне сам.

— Ты же знаешь, что я ничего не видел. Мне недосуг было заниматься подобными мелочами.

— О, Сербитар, ты так ничего и не понял! Ты как раз и занимался мелочами — бессмысленными и ничтожными. Какое этой планете дело до того, падет Дрос или нет? Мало ли замков пало за минувшие века? И что значит для Вселенной их судьба? Или наша смерть?

— Скажи тогда, отец настоятель, — как избирается глава Тридцати?

— А ты еще не догадался, сын мой?

— Кажется, догадался.

— Тогда скажи.

— Он самый несовершенный из братьев? — тихо спросил Сербитар, глядя зелеными глазами в лицо Винтара и жадно надеясь услышать, что это не так.

— Да, самый несовершенный, — печально повторил Винтар.

— Но почему?

— Чтобы сделать его задачу еще более трудной. Чтобы дать ему возможность возвыситься до своего поста.

— А я не справился?

— Еще рано судить об этом, Сербитар.

Глава 24

День ото дня все больше людей покидало осажденный город — они грузили пожитки на телеги, тачки или на спины мулов, и бесконечная их вереница змеилась к пока еще безопасным Скодийским горам и к лежащей за ними столице.

Этот исход ставил перед защитниками новые задачи. Бойцам приходилось отрываться ради таких дел, как очистка выгребных ям, поднос припасов и приготовление еды. Войско, и без того малочисленное, разрывалось надвое.

Взбешенный Друсс требовал закрыть городские ворота и пресечь уход жителей. Рек заметил на это, что для охраны южной дороги потребуется еще больше солдат.

В это время защитников постигло первое поражение.

В день Вершины Лета, через десять недель после начала осады, пал Музиф, и в крепости воцарился хаос. Надиры проломили стену в середине и вклинились на убойную землю за ней. Защитники, оказавшись под угрозой окружения, отступили и бросились к огненным канавам. Дисциплина дрогнула, началась паника, и два мостка рухнуло под тяжестью бегущих солдат.

Рек на Кании, третьей стене, до последней минуты тянул с приказом о поджоге канав. Друсс, Оррин и Хогун взобрались наверх в тот самый миг, когда горящие стрелы зажгли огонь. Но за завесой пламени остались более восьмисот дренайских воинов — они вели безнадежный бой, и их тесные, огражденные щитами кольца таяли с каждым мигом. Люди на Кании отворачивались, не в силах видеть напрасной гибели своих товарищей. Рек следил за сражением, стиснув кулаки. Бой длился недолго: дренаев, во много раз уступавших числом неприятелю, перебили, и тысячи кочевников завели победную песнь.

Они стояли перед огнем и пели, размахивая окровавленными мечами и топорами. Мало кто на стенах понимал слова. Но этого и не нужно было. Смысл песни был ясен и пронзал каленым железом душу и сердце.

— Что они поют? — спросил Рек у Друсса, когда старик отдышался после долгого подъема по веревке.

— Это песнь торжества:

Мы надиры,

Вечно юные,

Кровью писаны,

Сталью пытаны,

Победители.

Надиры за огненной завесой ворвались в госпиталь и перебили раненых — одних на койках, а других вытащили на солнце, чтобы их видели товарищи на стене. Страдальцев изрешетили стрелами или медленно изрубили на куски. Одного прибили к ставням казармы, и он висел там, исходя криком, два часа, пока его не четвертовали и не обезглавили.

Убитых дренаев, сорвав с них оружие и доспехи, бросили в огненные канавы, и смрад горелого мяса стоял в воздухе и ел глаза.

Жители хлынули из южных ворот потоком, и город опустел. Солдаты бросали оружие и уходили вместе с горожанами. Согласно приказу Река никто не пытался остановить их.

В домишке близ улицы Мельников Мейри успокаивала дитя, плачущее у нее на руках. Шум на улице пугал ее — соседи грузили имущество на повозки, запряженные волами или дойными коровами. В городе настал кромешный ад.

Мейри баюкала ребенка, мурлыча колыбельную и целуя его тугие кудряшки.

— Я должен вернуться на стену, — сказал ее муж, высокий мужчина с темными волосами и большими голубыми глазами.

Он очень устал, исхудал, и глаза у него ввалились.

— Не уходи, Карин, — попросила она.

Он опоясался мечом.

— Как так. — не уходи? Я должен.

— Давай уйдем из Дельноха. У нас в Пурдоле друзья, ты найдешь там работу.

Он не отличался проницательностью и не уловил в ее голосе отчаянную нотку, не увидел растущей паники в ее глазах.

— Не позволяй этим дуракам пугать тебя, Мейри. Друсс по-прежнему с нами, и мы удержим Канию — обещаю тебе.

Дитя уцепилось ручонками за платье матери, успокоенное мягкой силой отцовского голоса. Мальчик был слишком мал, чтобы понимать слова, но интонацию понимал прекрасно.