Легенда
Шрифт:
На глазах у Брегана выступили слезы, и друзья обнялись.
Молодой крестьянин встал.
— Надеюсь, у тебя все будет хорошо, Джил. Я всем расскажу про тебя — обещаю. Удачи тебе!
— И тебе, пахарь. Захвати свой топор — пусть его повесят в ратуше.
Джилад посмотрел, как Бреган идет через калитку к замку.
Тот оглянулся напоследок, помахал рукой — и ушел.
Всего Дрос покинуло шестьсот пятьдесят человек.
Две тысячи сорок осталось — не считая Лучника, Каэссы и еще пятидесяти стрелков. Остальные
— Чертовски мало нас теперь, — проворчал Друсс.
— Никогда не любил излишней толчеи, — беззаботно бросил Лучник.
Хогун, Оррин, Рек и Сербитар остались на местах, а Друсс с Лучником вышли в ночь.
— Не отчаивайся, старый конь, — сказал Лучник, хлопнув Друсса по спине. — Могло ведь быть и хуже.
— Это каким же манером?
— У нас могло бы, к примеру, кончиться вино.
— Оно и так кончилось.
— Да ну? Ужасно. Ни за что бы не остался, если б знал.
Но у меня, к счастью, еще завалялась пара бутылок лентрийского красного. Хоть сегодня попируем — а глядишь, и на завтра останется.
— Хорошее дело. А еще можно поберечь его пару месяцев, чтобы созрело маленько. Лентрийское красное, как бы не так!
Это твое пойло гнали в Скултике из мыла, картошки и крысиных потрохов. Надирские помои и то приятнее.
— Тебе виднее, старый конь, — я их помоев не пробовал.
Мой напиток вполне пригоден.
— Пойду лучше пососу надирскую подмышку.
— Прекрасно! Тогда я сам все выпью.
— Не вскидывайся, парень, — я с тобой. Всегда считал, что друзья должны страдать вместе.
Артерия вильнула под пальцами Вирэ, как змея, выбросив кровь в брюшную полость.
— Крепче! — приказал кальвар Син. Он погрузил обе руки в рану, лихорадочно стараясь зашить внутренний разрыв и отталкивая в сторону голубоватые скользкие внутренности. Это было бесполезно, и Син это знал, но почитал своим долгом пустить в ход все свое мастерство. Жизнь, несмотря на все усилия, уходила сквозь пальцы. Еще стежок, еще одна победа, давшаяся слишком дорогой ценой.
Раненый умер на одиннадцатом стежке, стянувшем его желудок.
— Умер? — спросила Вирэ. Кальвар кивнул и распрямил спину. — А кровь все течет.
— Через пару мгновений перестанет.
— Я думала, он будет жить, — прошептала она.
Кальвар вытер окровавленные руки полотном, подошел к ней, взял за плечи и повернул к себе.
— На это у него имелся один шанс из тысячи, даже если бы я остановил кровотечение. Копье пробило ему селезенку, и гангрена была почти неизбежна.
Ее глаза были красными, лицо серым. Она моргнула и содрогнулась всем телом, глядя на умершего, но слезы не потекли.
— Мне казалось, у него борода, — растерянно сказала она.
— Это у предыдущего.
— Ах да. Он тоже умер.
— Тебе надо отдохнуть. — Син, поддерживая Вирэ, провел ее через палату, между рядами трехъярусных коек. Служители тихо сновали по проходам. Здесь разило смертью, и сладкий, тошнотворный запах гниения смешивался с горечью обеззараживающего сока лорассия и горячей воды, приправленной лимонной мятой.
Возможно, дело было как раз в тяжелом запахе, но Вирэ с удивлением убедилась, что колодец не иссяк и она по-прежнему может плакать.
В задней каморке Син налил в таз теплой воды, смыл кровь с ее лица и рук и вытер бережно, как ребенка.
— Он сказал, что я люблю войну, — проговорила она. — Но это не правда. Может быть, тогда было правдой, а теперь не знаю.
— Только глупцы любят войну — или те, что и в глаза ее не видели. Вся беда в том, что выжившие забывают об ужасах и помнят только восторг, испытанный ими в бою. Они делятся своей памятью с другими, и тем тоже хочется. Накинь плащ и пойди подыши воздухом. Тебе станет легче.
— Вряд ли я смогу прийти завтра, кальвар. Я буду с Реком на стене.
— Я понимаю.
— Я чувствую себя такой беспомощной тут, глядя, как умирают люди. — Она улыбнулась. — Мне это не нравится. Я к этому не привыкла.
Син посмотрел ей вслед с порога — она шла, высокая, закутавшись в белый плащ, и ветер трепал ее волосы.
— Я тоже чувствую себя беспомощным, — тихо сказал он.
Эта последняя смерть тронула его сильнее, чем следовало, — но этого человека в отличие от других безымянных страдальцев он знал.
Карин-мельник. Кальвару помнилось, что в Дельнохе у него есть жена и сын.
— Что ж, тебя хоть есть кому оплакать, Карин, — шепнул он звездам.
Глава 25
Рек сидел и смотрел, как светят звезды над башней замка и как порой по ним проходят облака, чернея на лунном небе.
Облака точно небесные утесы — острые и грозные, неумолимые, наделенные разумом. Рек оторвал взгляд от окна и протер глаза. Он и раньше знал усталость — но не это душевное онемение, не это уныние. В комнате было темно. Засмотревшись на ночное небо, он забыл зажечь свечи. Комната, такая приветливая при свете дня, теперь стала прибежищем мрака и лишилась всякой жизни. Он в ней непрошеный гость.
Рек запахнулся в плащ.
Ему недостает Вирэ, но она теперь в госпитале — помогает совсем изнемогшему кальвару Сину. Мучимый тоской, Рек встал, чтобы пойти за ней, но так и не сдвинулся с места. Он выругался и зажег свечи. Дрова уже лежали в очаге, и он развел огонь, хотя ночь не была холодной. Он опустился на жесткий, обитый кожей стул, глядя, как маленькое пламя лижет растопку и понемногу охватывает поленья. Легкий ветер раздул огонь, заплясали тени, и Рек немного успокоился.
— Дурак, — сказал он вслух, когда пламя загудело и его прошиб пот. Он снял плащ, сапоги и отодвинулся от огня.