Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец

Поротников Виктор Петрович

Анфиска подняла лук и прицелилась.

Тонко пропела спущенная тетива. Стрела насквозь пробила шею степняку. Он кувыркнулся из седла, а его горячий жеребец понесся с развевающейся гривой прямо в степь, обгоняя конных половцев и лошадей, оставшихся без наездников.

Сердце Анфиски забилось сильнее от дикой радости. Четыре стрелы она выпустила, но так и не заметила, угодила ли какая-нибудь из них в цель. И лишь пятая стрела у нее на глазах сразила того врага, в какого она и целилась.

Ноги сами понесли Анфиску к тому месту, где свалился с коня сраженный ею

половчин.

Он лежал на спине, неловко подвернув под себя левую ногу, его правая рука по-прежнему сжимала плеть. Мертвые раскосые глаза глядели в небо, из открытого рта выбежала тонкая струйка крови.

Вот он – враг, убитый ею! Но вместо торжества в душу Анфиски закралась жалость.

К Чернавке подбежал Фома, схватил ее за руку и потащил за собой.

– Нашла чем любоваться! – процедил он сквозь зубы. – Поганые вон опять разворачиваются для нового натиска. Эти нехристи стреляют метко. Охнуть не успеешь, как получишь стрелу в глаз!

– Это я… я убила его! – запинаясь, лепетала Анфиска. – Пятой стрелой убила!

– Теперь плакать над ним, что ли! – ворчал Фома. – Не дело это, Анфиса, военный строй покидать.

Половецкая орда еще дважды накатывалась на караван и всякий раз с потерями отступала в степь. В промежутках между нападениями половцев еще десяток ладей смогли добраться до спасительной воды. Оставшиеся на катках насады защищать было уже гораздо легче.

Однако у степняков вдруг пропала охота к нападению. Они стали подбирать своих убитых и раненых, к которым уже подбиралось пламя разошедшегося по ковылям пожара. Половцы сели на коней и дружно поскакали к дальним холмам, возле которых Днепр делает излучину. Там тоже были пороги.

– Те пороги неопасные, – успокаивал ратников Яков Залешанин, – их и по воде миновать можно. Надо только глядеть в оба!

Насады шли быстро, держась цепочкой один за другим, и все повторяли маневры головной красной ладьи.

С греческих и генуэзских ладей доносились громкие песни. Купцы радовались удачному избавлению от половецкой опасности. Дальнейший путь уже не казался торговцам столь опасным. Совсем скоро должен был показаться остров Хортица, а через три дня пути от него будет днепровский лиман. Последняя долгая стоянка перед переходом через Русское море.

– Эй, молодцы! – крикнул своим ратникам Василий. – Чего скисли! Ну-ка, запевайте, чтоб иноземцы не думали, будто мы токмо из луков стрелять горазды! – И первым затянул разудалую песню.

Часть вторая

Глава первая. У стен Царьграда

Пролив, разъединяющий Азию и Европу, живущие здесь греки назвали Боспором, что означает «Коровий брод». Этим узким проливом можно попасть из Русского моря в Мраморное. Пропонтиду, по-гречески. На скалистом европейском берегу Пропонтиды широко раскинулся на семи холмах красивейший город мира – Константинополь.

Из всей буслаевской дружины в столице ромеев бывал только Яков Залешанин, и то всего один раз. Он-то и объяснял непонятные местные названия своим соратникам:

– В

стародавние времена греки еще не строили христианских храмов, а приносили жертвы демонам языческим – то прекрасным, как цветущие юноши и девы, то уродливым, с мохнатыми козлиными ногами. Поклонялись греки и корове по кличке Ио, которую стерег стоглазый пастух Аргус. Он никогда не смыкал разом все свои глаза, но по очереди – один за другим. Все же Ио каким-то чудом удалось убежать и в этом месте перебраться из Европы на азиатский берег. С той поры и зовется сей пролив Коровьим бродом.

– Дивно-то как! – прошептала зачарованная рассказом Анфиска.

– Ничего себе брод, – усмехнулся Фома, – не всякий пловец переплывет.

Ладьи шли на веслах вдоль близкого европейского берега, крутыми уступами уходившего ввысь. Там, на вершинах каменистых утесов, шевелились на ветру длинные листья гладкоствольных пальм. Противоположный берег был более пологим, его очертания скрадывала сизая дымка. Море у азиатского берега отливало темной синевой, а вздымающиеся вдалеке холмы казались голубыми.

Под отвесными скалами шумел прибой. Местами скалы расступались, словно рассеченные гигантским мечом, открывая взору крохотные зеленые долины и лазоревую гладь укромных бухт. Повсюду зелень деревьев – устремленных к небу кипарисов, раскидистых платанов, широколистных пальм – соседствовала с белой, испещренной трещинами скальной породой, ослепительно сверкающей на солнце.

Там и сям были заметны увенчанные крестами главы церквей и часовенок, возведенных из такого же белого камня, как и утесы под ними. Появлялись небольшие селения, лепившиеся на пологих горных склонах или сбегавшие к самому морю.

– Как же тут люди хлеб выращивают? – удивился Домаш. – Кругом камень!

– Не зря это море зовется Мраморным, – сказал кормчий. – Мрамор добывают здесь испокон веку.

– Разве греки из дерева ничего не строят? – спросил Василий.

– Мало у них леса, – ответил Яков, – потому и строят греки больше из камня.

Ладьи дружно бежали вдоль скалистого берега, все больше заворачивая к югу.

И вот, наконец, открылась глубокая бухта, где раскинулся великий город.

Константинополь был обнесен высокими каменными стенами с мощными четырех– и восьмиугольными башнями. Кое-где в далеких бойницах на гребне стены виднелись маленькие фигурки воинов с копьями в руках. Громада стен и башен поражала своей неприступной монументальностью. Казалось, эти укрепления не человеческих рук дело, но какой-то высшей неведомой силы.

Все на буслаевской ладье были поражены и восхищены открывшимся перед ними видом.

На холмах за грозными стенами блестели медные и свинцовые крыши дворцов и базилик, сверкали купола храмов, гордо высились колонны со статуями наверху. Розовый, белый и желтый мрамор домов затеняли густые сады. Кроны деревьев местами расстилались вдали, подобно зеленому ковру, между высокими строениями.

Яков Залешанин, стоящий у руля, взял резко вправо.

– Вон и гавань Вуколеон, – произнес кормчий и указал рукой на широкий проход между двумя башнями.