Легенды и мифы Древнего Востока
Шрифт:
Мать-Богиня, тоже рассердившаяся на сына, промолчала… Но с уходом Телепинуса ее дом словно осиротел, и точно так же осиротел весь мир, совсем как тогда, когда Иштар спустилась в преисподнюю.
Погасли в очаге поленья, и окна заволокло чадом. В хлеву затосковали быки, в загонах бараны. Овцы не захотели кормить ягнят, коровы отгоняли от вымени телят. Перестали цвести и плодоносить растения, женщины больше не рожали детей, высохли пастбища, погибли леса, обмелели реки.
Однако бессмертные не сразу поняли, что происходит. Бог Солнца по привычке устроил для своих собратьев роскошный пир, но сколько гости ни налегали на яства, их по-прежнему мучил голод;
— Что же это такое? — испуганно вскричал Бог Солнца. — Откуда такая напасть?
Только теперь Бог Грозы сообразил, что происходит, и со вздохом признался:
— Наверное, это случилось из-за того, что мой сын Телепинус в гневе покинул отчий дом! Нужно поскорее вернуть его, пока все живое в мире не погибло от голода!
Самые быстроногие гонцы бросились на поиски Теле-пинуса, но нигде не могли его найти. Даже орел Бога Солнца, хотя и осмотрел все горы, долы и морские волны, не разыскал беглеца. Даже сам Бог Грозы, как ни старался, не смог отыскать сына. Усталый и голодный, он ни с чем вернулся домой и в ответ на тревожный взгляд жены проворчал:
— Бесполезно! Наверное, наш отпрыск всем назло укрылся в Иркалле!
Тогда Богиня-Мать разжала ладонь, на которой сидела крохотная пчелка:
— Лети! Ищи Телепинуса! А когда найдешь, ужаль этого лентяя пару раз, чтобы поднять с места, и приведи сюда!
— Да ты, никак, рехнулась, жена! — раздраженно громыхнул Бог Грозы. — Раз уж орел Бога Солнца не высмотрел сверху нашего лоботряса, где его разыскать какой-то жалкой пчеле?
Однако крылатая посланница Богини-Матери оказалась на редкость трудолюбивой. Она без устали летала туда-сюда до тех пор, пока не нашла наконец Телепинуса спящим на лесной поляне возле священного города Лихцина. Помня наказ хозяйки, пчела ужалила беглеца в руку, ужалила в ногу — и Телепинус вскочил с громким воплем, разозленный еще больше прежнего!
Тряся укушенной рукой, бог в гневе принялся сметать дома и целые города, губить людей и животных, колыхать землю и громыхать так, как не сумел бы даже его отец, Бог Грозы!
Бессмертные и смертные в ужасе прятались, и не помышляя о том, чтобы утихомирить разошедшегося буяна… Но великая волшебница богиня Камрусепа не растерялась. Вооружившись крылом орла, она принялась нараспев читать заклинание:
— Сердитый дух Телепинуса и его сердцевина! Задыхаются в огне дрова. И подобно тому, как дрова горят, пусть так же сгорит гнев Телепинуса, сердитость, вина, свирепость. Как маленькие зерна солода в поле не несут, а оставляют впрок на семена… так пусть столь же малы станут гнев Телепинуса, его сердитость, вина и свирепость.
…Прочь, гнев Телепинуса! Прочь, сердитость! Прочь, вина! Прочь, свирепость! Подобно тому как вода по водосточному желобу обратно вверх не течет, так пусть гнев Телепинуса, его сердитость, вина и свирепость назад не приходят!
И волшебство Камрусепы подействовало: Телепинус успокоился, перестал ругаться, чесать укушенную руку и виновато обозрел причиненные им опустошения.
А потом он вернулся домой, помирился с родителями, и вместе с ним в мир вернулось прежнее плодородие.
Овца снова начала заботиться об ягненке, корова ласково подтолкнула к вымени теленка, в домах запищали новорожденные дети, на полях пышно распустились цветы.
И боги, собравшиеся на пир после долгой голодовки, не забывали поднимать каждую вторую чашу за здравие Телепинуса — вечно юного бога изобильной природы.
Однако вскоре
Хотя Бог Грозы и уничтожил Улликумми, Кумарби не пожелал примириться с поражением и составил новый злодейский план. Он вступил в брак с дочерью Океана Шертапшухури, которая родила огромного Хедамму, прожорливого, как Робин Бобин Барабек.
Его город боялся Куммия И город Дуддул боялся. Когда Хедамму родился, Все перед ним трепетали И в страхе его растили.Еще бы! Как нянькам было не бояться ребенка, который для разминки глотал козлят вместе со шкурой и копытцами, а на обед требовал две тысячи быков. Присматривавшие за сыном Кумарби женщины дрожали от страха, ожидая, что питомец вот-вот слопает и их!
Но детский аппетит Хедамму был ничто по сравнению с булимией [168] , которая разыгралась у него, когда он подрос. Теперь ненасытный обжора каждый день съедал целые табуны лошадей, большие стада барашков и овец, а истребив весь домашний скот в окрестностях, принялся за диких зверей. Он вылавливал в лесах и глотал оленей, кроликов, медведей, волков, на десерт выуживал в реках выдр и запивал все это целыми озерами воды…
168
Булимия — постоянный мучительный голод.
Вскоре во всей стране начались голод и засуха, и сам Эйя не знал, как справиться с такой бедой.
Тогда, посовещавшись, боги обратились за помощью к Иштар:
— Пусти в ход все свои чары, красавица, и останови Хедамму! Он разорил уже сто тридцать городов, и еще семьдесят выскребают сейчас для него последние припасы. Если сына Кумарби не остановить, скоро он примется глотать людей, а потом, чего доброго, настанет и наш черед… Так пусть он заболеет любовным томлением и забудет про еду и питье!
Иштар, не задумываясь, согласилась. Она до сих пор переживала поражение с Улликумми и с радостью ухватилась за возможность восстановить свою репутацию.
Красавица натерлась благовониями, надела самые лучшие украшения, зато одежду, наоборот, сняла — и кликнула своих служанок, Красоту и Страсть:
— Разузнайте поскорей, где сейчас Хедамму!
— Госпожа, он только что сожрал припасы пяти больших городов и отправился к морю закусить рыбешкой, — ответила Красота. — Горе нам, горе! Сын Кумарби уже лишил нас хлеба и мяса, а теперь задумал лишить и рыбы!
— Ну, это мы еще посмотрим! — загадочно улыбнулась богиня и, прихватив лютню, отправилась на берег моря.
Толстый живот Хедамму, покачивающегося на волнах, был виден издалека, как спина огромного кита, но Иштар сделала вид, что ничего не замечает и, наигрывая на лютне, спустилась к воде. Услышав странные звуки, Хедамму приподнял голову… и при виде красотки, одетой только в золотые украшения и прикрытой лишь лютней, чуть не подавился макрелью.
— Кто ты? — пропыхтел он, с трудом проглотив вставшую поперек горла рыбу.