Легенды Освоенного Космоса. Мир-Кольцо
Шрифт:
«Ни хрена» — это было уже лучше. Хотя Эрик все еще говорил пугающе ровно, в его формулировки уже просочились эмоции. Слава Богу, он начал приходить в себя!
Зато мне становилось все паршивее. Съежившись в кресле, я пытался собраться с мыслями, но все мои мысли разбежались, как испуганные овцы. А пастух из меня никудышный.
— Что ж, рад был познакомиться с тобой, Эрик, — в конце концов со вздохом произнес я. — У нас был прекрасный экипаж, ты оказался прекрасным товарищем…
— Оставь свои нежности на потом! Лучше проверь меня… Давай-давай, пошевеливайся!
Я никак не прокомментировал это бесцеремонное требование,
За этой квадратной дверкой четырех футов в поперечнике находился Эрик. Его центральная нервная система, с головным мозгом наверху и спинным, свернутым для компактности в спираль, была помещена в прозрачный контейнер из особого пластика. Сотни проволочек вели изо всех отсеков корабля к его нервам, разбегавшимся от центральной нервной спирали и жировой защитной мембраны.
В космосе нет места калекам. Примите это к сведению и не вздумайте назвать так Эрика — мы оба этого не любим. Нет, мой приятель вовсе не никчемный инвалид, а идеальный космонавт — куда более идеальный, чем, скажем, ваш покорный слуга. Его система жизнеобеспечения весит вдвое меньше моей, к тому же занимает в двенадцать раз меньше места. Зато остальные его «протезы» составляют большую часть корабля. Например, турбодвигатели подсоединяются к той паре нервных стволов, что когда-то управляли движением его ног, и десятки тонких нервов в этих стволах ощущают и регулируют топливное питание, температуру двигателей, дифференциальное ускорение, ширину всасывающего отверстия, ритм вспышек… То есть, ощущали и регулировали раньше, пока что-то там не разладилось.
И все же я не смог найти повреждение в нервных связях, хотя и проверил их четырьмя разными способами.
— Проверь остальные, — попросил Эрик.
Деваться было некуда, и я провернул эту дьявольскую работенку, угробив на нее два с лишним часа. Абсолютно все нервные связи оказались целыми. Насос усердно работал, жидкость, заменяющая моему приятелю кровь, была достаточно обогащена, значит, турбонервы никак не могли «заснуть» от недостатка питания или кислорода. Цепляясь за последнюю надежду, мы с Эриком проанализировали его «кровь», и заключение нашей экспертизы было самым ужасным. С Эриком все было в полном порядке… Во всяком случае, с той его частью, которая находилась внутри кабины.
— Прими мои поздравления, старина! — слегка дрожащим голосом проговорил я. — Ты здоровей меня.
— Согласен, коллега. А что это у вас с голосом? Чем-то обеспокоены, мистер Почемучка?
— Слегка. Боюсь, мне придется выйти наружу.
— Тогда ты должен прыгать от радости, Крис. Вот оно — героическое свершение, о котором столько мечталось!
— Всегда подозревал, что в глубине души ты меня ненавидишь! Успокойся! Я ищу скафандр.
Скафандр отыскался в шкафчике с аварийными инструментами, а мог бы лежать в еще более дальнем закутке, потому что его вовсе не предполагалось использовать. Наши «ангелы-хранители» из НАСА не разрешали посадку, пока не будут досконально исследованы дальние подступы к планете. Еще хорошо, что кто-то настоял, чтобы подобная амуниция все-таки входила в нашу экипировку.
Я однажды видел, как эту громоздкую штуковину испытывали в боксе с высоким давлением и температурой — и знал, что сочленения металлопластового скафандра теряют подвижность через пять часов, обретая ее вновь после остывания материала. Предполагалось, что больше пяти часов человек все равно не выдержит в той плавильной печи, которая называлась венерианской атмосферой.
— Эрик, как ты? — с идиотской надеждой окликнул я. — По-прежнему не чувствуешь двигателей?
— Абсолютно. Говорю тебе, это похоже на местную анестезию.
— Что ж, в этом есть и плюсы — по крайней мере, не испытываешь боли, верно? Сейчас мы на высоте двадцати миль… Надеюсь, мне не придется исполнять на корпусе акробатические трюки в этих средневековых доспехах?
— Конечно, нет! Даже не думай об этом! Ничего не поделаешь — придется спуститься.
— Я боялся, что ты это скажешь.
Предполагалось, что когда настанет время отлета, Эрик подогреет водород в нашем топливном баке, увеличив таким образом давление, а потом откроет клапан, выпустит излишек газа — и корабль, зависший на расстоянии двадцати километров над поверхностью планеты, начнет подниматься. Конечно, моему напарнику пришлось бы очень внимательно следить за давлением в баке, чтобы туда не ворвался венерианский воздух — иначе корабль рухнет на Венеру. Такого трагического финала нельзя было допустить. Пусть мы не сделали в этом рейсе никаких сенсационных открытий, потеря Эрика Донована и Кристиана Ламберта стала бы невосполнимой для всего мыслящего человечества.
Эрик снова подал голос на полпути к поверхности Венеры:
— Знаешь, Крис, тут есть одна загвоздка…
— Всего одна? Ты меня радуешь.
— Понимаешь, наш корабль рассчитан на давление на высоте двадцати миль. Но там, внизу, оно будет в шесть раз выше…
— Да, теперь мы точно привезем на Землю сенсационный материал. Чур, Нобелевку — пополам!
— Договорились.
Дальше мы опускались в молчании; температура снаружи быстро росла, еще быстрее поднималось давление. Время от времени я проводил замеры — главным образом для того, чтобы отвлечься от мыслей о том, когда же наконец треснут иллюминаторы.
Эрик опять заговорил:
— Бак в порядке, и корабль, по-моему, тоже. Интересно, выдержит ли кабина?
— Меня самого это интересует.
— Осталась всего половина пути.
В пятистах милях над нашими головами, недостижимый, словно Луна, висел атомный ионный двигатель, призванный доставить нас домой. Но на одной химической ракете нам до него не добраться. Ракета предназначалась для использования после того, как воздух станет слишком разреженным для турбин.
— Осталось четыре мили, — возвестил Эрик. — Я снова открою клапан…
И почти сразу:
— Вижу землю!
Я пока ничего не видел, и мой напарник предупредил:
— Не надрывайся. Я-то пользуюсь инфракрасным, и то не могу разглядеть деталей. Лучше считай своих рыб…
— Не будь эгоистом, скажи, что там! — потребовал я. — Нет ли внизу испаряющих миазмы болот с жуткими кровожадными чудовищами и растениями-людоедами?
— Должен тебя огорчить, но это похоже на грязную лужу. Пристегнись!
Я так и сделал и вскоре почувствовал толчок. Корабль содрогнулся, ударился о землю… Еще раз, и еще! Мои зубы стучали, ремни впивались в тело, и мне уже не хотелось ни сенсаций, ни приключений, ни славы первого человека, ступившего на поверхность Венеры… Я жаждал лишь одного — выбраться из этой дьявольской свистопляски живым и по возможности невредимым!