Легенды. Предания. Бывальщины
Шрифт:
Однажды пошел он в лес охотиться, добывать пушнину.
Все уже разошлись по своим зимовьям, а он даже никакой белочки не добыл. С такой обидой и пошел домой. А на каждый день такая дула пурга — белого света он не видел. За всю осень солнышка даже не увидал. Старуха дома на него напала:
— Все добывают белки, соболя, то, друго — а ты ничего не добыл! Только продукты тамака ходишь жрешь в зимовье.
— Ты пошто такая чудная, старуха-то? Ты сходи-ка в лес, посмотри, чо там творится-то! Убежала бы в первую же ночь.
— Ну, тогда не ходи и на вторую осень. Тебе там делать нечего.
— Попытаю счастья,
Собирается на следующий год. Приходит в тайгу. И на каждый день все погода, погода, погода. Опеть вторая осень проходит, опеть с одним пустым варежкам дед идет домой.
Старуха еще того тошней на него напустилася:
— Да ты чо? Потешь, наверное, лежишь в своем этом зимовье?! Тебе лень ходить охотиться! Почему-то все другие-то с пушниной!
— Дак, а погода не везде, — говорит, — где какая речка или ключик — там и погода. Где нет ключей, там и погоды нет. Вот так.
Попытаюсь на третью осень сходить, а ничего не будет — брошу! И совсем охотиться не буду. Так чо-нибудь работать буду.
Подходит третья осень. Только заходит в тайгу — снова погода! Но! День, два, три, неделя! «Эх, погодка ты погодка! Докуда ты будешь дуть, — говорит. — Я тебя сейчас проучу!»
Снимает ружье — бах! В погоде стон пошел. Ага! — думает, мне то и надо. А погода тише, тише, и стон этот скрался. Ясное небо стало. «Эх, надо было мне сначала это дело провернуть!»
А время было уже в под вечер. Приходит в зимовье, сварил ужин, разувается, ложится спать. Слышит: бряк, бряк, бряк! Чо это такое? Потом слышит: «Тпру-у-у!» Потом: стук, стук, стук!
— Хозяин, можно, нет зайти?
— Пожалуйста, входите. А кто вы такие будете?
— Да кто такие? Охотники, как и вы! Ты вот нашего охотника подстрелил, собирайся теперь на суд. Да ты не бойся — ничо тебе не будет, а ему еще дадут нотацию, этому охотнику.
Старик давай обуваться, собираться. Выходят, садятся в глухую повозку. Поехали — только горы мелькают.
Приехали. Идет ихний суд, лесовой.
— Ну-ка, расскажи, в чем дело? Зачем ты нашего охотника подстрелил?
— А вот еще в третьем годе я ходил, все время пурга была. Как нарочно! Хоть один день был бы хорошим! Я проходил так и с простым варежкам домой вышел.
На другую осень снова пошел, думал, может, на другую осень добрая погода будет. И на каждый день снова идет все погода. Опеть я с простым варежкам выхожу. Все остальные добывают как добрые охотники, а я с пустым варежкам. Хоть бы нарочно какая белочка была бы. Ну, чо сделаешь? Решился — попытаю третью осень. Ничо не выйдет — бросаю этот лес и больше и заходить не буду туда. И вот целую неделю проходил впустую. Меня вынудило, снимаю ружье и бах — в погоду. Слышу стон, и погода стихла. Думаю: давно бы мне надо было это дело провернуть. Прихожу в зимовье, чай сварил, попил, лег спать. Слышу — колокольцы: бряк, бряк, бряк. Думаю: так чо-нибудь, в ушах, может, шумит? Слышу — кони: топ, топ, топ. Потом «Тпру!» — у дверей. Потом подходит: стук, стук, стук. И вот я здесь и вам словами объясняю.
— Садитесь. Ну, а теперь вы, охотник, из-за чего это все ему натворили.
— Дак чо? Так и так.
— Так не так, а отвечай так, как надо. Арапы тут наши глаза не замазывай. Ты каждый день ему солишь. А зачем ты ему солишь? Ему пушнину надо, а ты ему не даешь ничего. За твою ахинею ты ему
Как приедешь, вырубай прут подлинней, открывай боковушку и вставай за дверью. А мы погоним тебе зверей. Один за одним звери пойдут. Первым табуном пройдут белки, вторым пойдут горностаи, третьим — соболя, потом лисицы пойдут. Сколько ты сможешь хлыстать прутом, кого хлыстнешь — останется твой. Кого не успеешь — уйдет.
Ладно. Приехал в зимовье, уже развянуло. Раскрывает боковушку, приготовил кнут и давай хлыстать. Хлыстал, хлыстал. Сколько-то нахлыстал белки, горностаев, соболей, лисиц — набил кучу подходящую.
Слышит голос:
— Ну, чо? Хватит?
— Хва-атит.
— Смотри, не обижайся. Пушнину эту отвезешь, высушишь. И больше тебе в этом лесе делать нечего! И не заходи. Твоей белочки больше здесь нет. А если зайдешь, так и останешься навечно в этом лесе.
— Ладно, — говорит, — мне и этого навеки хватит.
Вот они уехали, он давай снимать эту пушнину. Снимать, сушить ее. Вытаскал ее до дому, манатки свои собрал кое-какие.
— Ну, до свиданья, — говорит, — лесочек. Больше я не приду сюда!
Потом он набрал вина, меня созвал, мы с ним выпили. А на дворе у него стоял колодец, там рыба елец, — и моей были конец!
В одно время охотник вышел на охоту. Ходил он целый день и не мог сыскать ни одновой птицы, а также и зверя. На закате солнца увидел на елке белку. Когда он зарядил ружье с медной пуговицей, выстрелил в нее, то вместо белки послышался человечий голос. Охотник сдогадался, что это дело не лагдно выйдет, и поспешил на ночлег в срубленную им в лесу избу. Мечтает то, что в виду белки окажется нечистый дух. Поспешил поужинать, снарядил чурбан в свою одежу, уложил его на лавку, а сам с заряженным медной пуговицей ружьем лег под лавку и стал ожидать чего-то.
Минут так через десять является из лесу большого роста человек с длинной рогатиной. Открыл дверь избы и ударил рогатиной наряженный охотником чурбан с приговором: «Вот тебе за давешнее!» Охотник долго не думал, произвел в его выстрел со словами: «Вот тебе и за теперешнее».
После этого пошел по лесу сильный крик и собралось несколько таких человек и стали говорить что-то не по-нашему. Охотник понял то, что как будто бы он остается не виновен. Видно было, что это говорил ихний набольший. И еще он проговорил, призвал к себе охотника из избы и сказал ему, что «спи, мужичок, спокойно». А им начал говорить на русском языке, что «я не для того распустил вас по лесу, чтобы смущать, которые нам неприкосны, а только тех, которые боле веруют в нас». Охотник после этого вернулся домой и рассказал про свое событие, что с ним случилось в лесу, и через неделю помер.
У нас будто в Чаваньге было, давно.
Раньше ведь в деревне были мешочны зыбки: лучки загнут, мешочек вошьют да и робенка повалят.
Сенокос пришел, робенка оставить не с кем было. Пошли и робенка с собой взяли, а сенокос-то близко был, полтора километра, прислоны называются. А теперь поля разведёны там. Привязали к лесины, сами косить стали. Заревет — так мать пососит да покачает, и опять косят.
Вот до вечера докосили, она и говорит мужику: