Легион «белой смерти»
Шрифт:
— Но все-таки они первые оставили свои следы на Луне.
— Да что бы они делали без нашего Вернера фон Брауна?! Они скупают чужие мозги по всему свету. Своих им явно не хватает. Немцам бы их независимость и мошну! Мы бы не то что на Луне, мы бы на Марсе и Венере оставили следы! Вот, кстати, посмотри.
Рудольф указал рукой вперед. Долина Саваны во всей ее зеленой роскоши открылась нам.
Вырвавшись из каньона, река круто огибает высокий холм, поставленный природой так, чтобы преградить ей путь, и отдает себя океану. У самого устья она разделяется на сотни протоков, которые, словно играя
— Какой красивый замок! — не удержался я от восхищенного восклицания.
— Это не замок, — усмехнулся Рудольф. — Это монастырь святой Магдалены. Женский монастырь. Но вовсе не на него хотел обратить твое внимание. Известно ли тебе, что находится в каньоне за холмом?
— Нет.
— Там объект «Дабл ю-эйч».
— А-а-а. Новая база США. Слыхал.
— Никакая это не база! Это гигантский научно-исследовательский комплекс.
— Ты-то откуда знаешь такие вещи?
— О «Дабл ю-эйч» известно многим. Когда я учился на последнем курсе ВТШ, туда явились янки в штатском и принялись вербовать наиболее способных выпускников на этот самый объект. Прекрасные жилищные условия. Огромные оклады. Первоклассные лаборатории, оснащенные новейшим оборудованием. Возможность публиковать статьи в солидных научных журналах. Под псевдонимом, конечно. И при наличии визы режимной службы. Хочешь жениться — женись, обзаводись семьей, плоди детишек. Там достаточно много молодых девушек и одиноких женщин. Все предусмотрено. И состояние можно сколотить, и научный капитал, и личную жизнь устроить. Надо только подписать контракт на пятнадцать лет. Пятнадцать лет в фешенебельном концлагере! Оттуда нельзя выходить, нельзя писать письма родным, нельзя звонить по телефону.
— Тебе тоже предлагали?
— Само собой. Но я ведь сын миллионера. Меня не купишь за деньги. А сокурсники-то мои все согласились.
— И каков же характер исследований, ведущихся в «Дабл ю-эйч»?
— О-о-о… Думаю, что никто из молодых людей, которых завербовали и продолжают вербовать для работы на объекте, этого не знают. Так всегда бывает в закрытых институтах. Каждый делает свою тему, не имея представления о теме соседа, и что выйдет из этого в комплексе, никому, кроме нескольких посвященных, неведомо. В нашей ВТШ вербовали физиков, химиков, специалистов в области системных исследований, в других вузах Федеративной республики — биологов, врачей, психологов, механиков, конструкторов, строителей.
— Какой инженерный профиль у тебя?
— Высокочастотные поля. Но из этого ничего не следует. Скажу со всей определенностью только одно: добрые дела не прячут за тремя рядами колючей проволоки. Полагаю, что янки затевают колоссальную мерзость. Ха! Тот, который беседовал со мной в Аахене, сказал: «Дабл ю-эйч» охраняется лучше, чем граница между Федеративной республикой и Зоной.
— После подписания Баром и Колем соответствующего договора мы должны говорить не «Зона», а «ГДР».
— Мне плевать на Бара, Коля и их договор! Для меня существовала, существует и будет существовать только единая, ни от кого не зависимая Германия.
Долина
— Тоже монастырь? — поинтересовался я.
— Нет, — ответил Рудольф, — это тюрьма Монкана. Политическая тюрьма. В народе ее называют «виллой Рохеса» или «дачей Рохеса». Генерал иногда приезжает сюда по выходным, чтобы развлечь себя общением с арестованными коммунистами.
— Постой, постой, ведь здесь убили Делькадо!
— Да, здесь.
Рудольф несколько минут вел машину молча, хмуро и сосредоточенно вглядываясь в пустынное серое полотно шоссе. Потом вдруг заговорил быстро и горячо:
— Вот Делькадо был нам врагом, так? Почему же я всегда думаю о нем с уважением? Наверное, по той причине, что генерал сумел не запятнать свою идею бытовой грязью. А папаша Мендоса и его сподвижники вроде бы нам друзья. Но кто их почитает? Да никто, кроме кучки холуйствующих прихлебателей. И поэтому я спрашиваю тебя, Арнольд: ради чего мы с тобой торчим здесь? Ну хорошо, ты беден, тебе надо застраховаться от нищей старости. Я-то застрахован! Давай уедем в Германию вместе! Мои деньги — твои деньги! Кроме того, у отца там связи. Он найдет для тебя хорошую работу. Устроит в бундесвер, если захочешь. Убежден, что отец без колебаний даст тебе любые рекомендации. Ведь ты умный, способный человек и можешь приносить прибыль…
— Успокойся, Руди, — перебил я его. — И не гони машину так быстро. А то мы рискуем свалиться в пропасть. У меня есть одна просьба. Не торопись с отъездом на родину. Через пару месяцев я сумею доказать тебе, что служить Германии можно и здесь, в Аурике.
Рудольф бросил в мою сторону удивленный взгляд.
— Докажи сейчас!
— Не время. И вообще забудь пока об этом разговоре. Но повторяю: мы вернемся к нему через пару месяцев. Обещаешь не ехать?
— Хорошо… Если ты настаиваешь, я не буду спешить с отъездом… Вот уже и граница. Надо поворачивать назад.
В Ла Палому вернулись около четырех часов пополудни. Прощаясь, договорились встретиться через два дня.
В казармах президентской гвардии, где мне были отведены пятикомнатные покои, я встретил Крашке, который на вытянутых руках бережно нес по бесконечному коридору мой новый мундир.
Уходя из легиона, я взял Герхарда с собой. Мне удалось выхлопотать ему местечко при провиантских складах президентского дворца, что вполне соответствовало его вожделенным чаяниям. Поскольку в гвардию брали только стройных мужчин не старше сорока двух лет и ростом не ниже 175 сантиметров, моему протеже позволили в порядке исключения носить форму легионера.
Взяв у Крашке мундир, я прикрепил к верхней его части два пожалованных мне ауриканских ордена и осторожно напялил на себя непривычную белую одежду. Тяжелые серебряные эполеты давили на плечи, аксельбанты нелепо свисали до широкого золоченого пояса, на котором болталась короткая сабля. Все это венчала огромная, как велотрек, фуражка с высоченной тульей.
Приблизившись к зеркалу, я прыснул. На меня растерянно и вместе с тем нахально смотрел червовый валет с пижонскими усиками, не очень, правда, молодой, но еще ничего-о-о!