Легкий завтрак в тени некрополя
Шрифт:
Вначале оттуда доносились звуки недоумения, потом какой-то бубнеж вроде «успокойся, успокойся, дорогая», а затем причитания Ацерронии: «Ну что же с ним творится, что же делается?» Если бы Ацеррония знала, что я готов был сделать с нею, Ацеррония наверняка бы меньше придуривалась. Сопливые причитания между тем продолжались: «Почему он не общается со сверстниками, почему он вообще ни с кем не общается, почему он все время сидит дома, почему он не полюбит какую-нибудь девочку?..» От этих тупоумных «почему» у меня только сильнее застучало в висках, и дальнейшие реплики Агриппины и Ацерронии я слышал плохо, как бы сквозь барабанный бой.
«…не хочет…» – Агриппина.
«…да как же не хочет?..» – Ацеррония.
«…нормализуется…» – Агриппина.
«…растерзает…» –
«…не растерзает…» – Агриппина.
«…хи-хи-хи…» – Ацеррония.
«Ну все, – подумал я после этого „хи-хи-хи“, – сейчас я вас буду убивать», – и приоткрыл дверь…
– Я читала, – продолжала между тем Ацеррония вполголоса, – ну, в одной там брошюре, что в такой напряженный юношеский период, чтобы помочь ему и чтобы он стал менее агрессивен, ну, в общем, ему надо отдаться…
– Вот ты и отдайся, – вставила Агриппина.
Наверное, гиены смеются таким же хриплым шепотом. Но я уже не торопился их убивать, меня эта тема сильно заинтересовала.
– Боюсь, что с таким зверем мне в одиночку не справиться, – хихикала Ацеррония, – да он меня к себе и не подпустит… А в этой брошюре, она написана женщиной, она сама отдавалась своему сыну и говорит, что это намного проще, чем жить в постоянном напряжении и грубости. Ведь если бы у него была девушка или, что лучше, опытная женщина, с которой… Ну, в общем, у него проблемы…
«Это у вас сейчас будут проблемы», – подумал я.
– В борделе он может подцепить всякую заразу и притащить в дом, – подумав, добавила Ацеррония. – А еще я читала, как одна женщина пошла в лес за малиной, ее поймал там медведь, изнасиловал, а потом откусил голову…
– А в той брошюре, в которой… – перебила Ацерронию Агриппина. И тут две гиены опять приглушенно и хрипло захихикали. Видимо, поняли друг друга без слов.
– Погоди-ка… – сказала Агриппина, и было слышно, как она встает и отодвигает стул, чтобы выйти из кухни.
Я моментально прикрыл дверь, бросился на кровать и буквально уткнулся в книгу. Но ясно слышал, как Агриппина тихо подошла к моей двери, постояла, видимо прислушиваясь, и так же тихо убралась обратно на кухню. И только тогда я заметил, что держу книгу вверх ногами. Меня тогда еще поразило это словосочетание «книга» и «вверх ногами», как будто у книги действительно есть ноги и она может далеко за собою увести. Дальше, чем ты сам этого ждешь…
«Утверждают, что, подстрекаемая неистовой жаждой во что бы то ни стало удержать за собою могущество, его мать дошла до того, что в разгар дня, и чаще всего в те часы, когда он бывал разгорячен вином и обильною трапезой, представала перед ним разряженною и готовой к кровосмесительной связи: ее страстные поцелуи и предвещавшие преступное сожительство ласки стали подмечать приближенные». [9]
9
Тацит Корнелий. Анналы. Кн. 14. Гл. 2. Можно добавить еще один двусмысленный абзац: «Но Агриппина с женским неистовством накидывается на сына, говоря, что его оспаривает у нее какая-то вольноотпущенница… Тогда Агриппина… стала окружать его лаской, предлагать воспользоваться ее спальным покоем и содействием, с тем чтобы сохранить в тайне те наслаждения, которых он добивался со всей неудержимостью первой молодости и к тому же наделенный верховной властью» (Тацит Корнелий. Анналы. Кн. 13. Гл. 13) – очень щекотливая речь Тацита, отретушированная переводчиком.
О чем они дальше там говорили на кухне, я не прислушивался. Отложив книгу в сторону, я глядел в потолок, представляя себе Агриппину и фантазируя, как это может быть…
В дверь постучали. В ответ я прохрипел что-то невразумительное. На пороге стояла Агриппина и смотрела на меня. Нет, ничего особенного в ее взгляде я не уловил. Никакой фатальности, покорности судьбе или отчаянной решимости. Она не стала срывать с себя лифчики,
– Завтра мы с Ацерронией едем в Байи… На отдых… Поедешь с нами или будешь валяться здесь?
Из-за ее спины выглянула потаскушка Ацеррония.
«Восемь сисек, восемь ног…» – вспомнил я детскую загадку о двух женщинах на корове.
– Так – что?.. – напомнила о себе Агриппина.
– Поеду. – С моим голосом что-то творилось. Это был как бы не мой голос. И согласие было не мое, потому что я в жизни никогда с Агриппиной не соглашался.
Агриппина внимательно посмотрела на меня и сказала:
– Угу!
– Угу! – сказала Ацеррония.
– Угу-угу! Филин! – выкрикнул я, захохотал, загугукал и принялся хлопать руками себя по бедрам, подразумевая крылья.
Они поняли, что разговор с ними закончен, и убежали обратно на кухню, чирикая о долгих сборах и дальней дороге. Но они все поняли. И я все понял. Агриппине в ту пору было тридцать четыре года, Ацерронии, кажется, столько же. Мне – семнадцать. За Агриппиной я постоянно украдкой подглядывал, и увиденное давало мне пищу для мастурбаций. У Ацерронии… У Ацерронии юбка постоянно задиралась выше трусов. Обе чем-то похожи, и телосложения и роста приблизительно одинакового. Без животов и других лишних отвислостей. Только одна была блондинкой, а другая – шатенкой. В эту ночь я онанировал два раза, и с особым удовольствием…
А утром Агриппина разбудила меня стуком в дверь. Спросонья я заорал, чтобы она так больше не делала, не барабанила, потаскуха, чуть свет, а то – голову ей в мусорное ведро и на помойку… Но тут я вспомнил кое-что из вчерашнего и приутих.
– Собирайся, – крикнула Агриппина из-за двери. – Через час уезжаем. Я только что вызвала такси.
Экая зараза, а ведь мне еще надо было пересмотреть свою библиотеку, чтобы выбрать для этой поездки самые необходимые книги. Но, слегка поразмыслив, я, конечно же, быстро сообразил, что для подобного турне как нельзя лучше подойдет двухтомник Корнелия Тацита, книга Гая Светония Транквилла, исторические записки Диона Кассия и трагедия Псевдо-Сенеки «Октавия». [10]
10
Основные античные источники по эпохе Нерона.
Уложив нужные книги и побросав какие-то вещи в рюкзак, я еще чистил зубы, когда Агриппина ворвалась в ванную и сообщила, что такси уже у подъезда. От злости я плюнул в нее зубной щеткой вместе с пастой. Но Агриппина увернулась и сказала, что будет ждать меня в машине и чтобы я поскорей, потому что надо заехать еще за Ацерронией, потому что Ацеррония… Я плюнул второй раз, и уже только пастой.
В конце июля, как мне кажется, в Байи едут только неврастеники, которым не дотерпеть до следующего лета, но мягкий вагон первого класса всегда переполнен. Из чего можно заключить, что неврозы – признак высшего класса общества. Я, Ацеррония и Агриппина разместились в трехместном купе с умывальником и туалетом. Вообще-то наше купе было для двоих, но имелась откидная полка, как объяснила проводница, для ребенка. Усмотрев в подобной скученности существенные неудобства, я так естественно пришел в ярость, что на это в вагоне первого класса никто не обратил никакого внимания. Тогда, забросив рюкзак на откидную полку, я заперся в туалетной комнате и гадил там из вредности до самого отправления поезда. Когда же поезд набрал приличный ход, я забрался на откидную полку и не слезал оттуда до самой остановки в Байях. Без воды, без пищи, без дурацких разговоров я лежал почти что сутки, закрыв глаза, не реагируя на причитания Ацерронии, на попытки Агриппины засунуть мне в рот какую-то холодную котлету; стиснув зубы, чтобы не расхохотаться, я лежал как мумия, слушая бесконечный стук колес… Тук-тук-тук, тук-тук-тук! На следующее утро, по остановке в Байях, я снова закрылся в туалетной комнате и освободил себя от всего, что накопилось.