Легкий завтрак в тени некрополя

Грошек Иржи

Брошенка вечно ковырялся в кармане, разглядывая меня с головы до ног. Вероятно, мастурбировал прямо на ходу. Что за развлечение? И почему он прицепился именно ко мне? Вон сколько по улице женщин бегает. В разноцветных туфлях. Так нет же – Брошенка неотступно следовал за мною и ковырялся в кармане, и ковырялся. Что-то ко мне притягивает все патологическое. Несколько раз я пыталась заманить Брошенку в ловушку, чтобы спросить – а какого черта ему от меня надо? Я забегала в разные заведения, чтобы неожиданно выскочить из засады, но Брошенка дожидался, пока я оттуда выйду, стоя на другой стороне улицы. Только один раз он заинтересовался – что же я буду делать в бильярдной? Поперся за мной. Я выпила за стойкой рюмку текилы, выбрала бильярдный стол и мастерски раскатила девять шариков. Выпила еще рюмочку и стала укладывать шарики по лузам номер за номером, номер за номером. Брошенка устроился на скамеечке у стены и наблюдал, как я выгибаюсь возле бильярдного стола. Естественно, что Брошенка был не одинок. Компания рокеров шумно обсуждала – «яйца на столе или не яйца?». (Ничего похабного – бильярдный термин, когда два шарика тесно соприкасаются.) Я не

боюсь мужчин, с яйцами или без, я всегда знаю, как себя вести и что делать. Приобретенный опыт плюс природное чутье. Как может выжить в этом мире женщина, если она не знает, когда раздвигать ноги, а когда уносить ноги, да побыстрее? Рокеры – добрые ребята со своими парнями, в число которых входят мотоциклы и особый отряд специально обученных девиц. Не надо жеманно глядеть рокеру в глаза. Просто решительно тяпни пивка или текилы, правильно раскати бильярдные шарики по столу – это ему понравится. Мне ли не знать рокеров. В кожаных куртках. Однажды я целых два месяца не вылезала из седла, катаясь «от побережья до побережья». Беспечный ездок. Там же в седле и трахалась. Надоело – до чертиков. Вернулась домой и неделю падала с кровати. Удивительно – на мотоциклетном сиденье спала, как эквилибрист, а с кровати падала. С непривычки. Кроме рокеров в бильярдной были и другие завсегдатаи. Шелуха и семечки. Как только я врезала по шарам, «джентльмены» глазели лишь на меня. Законное право. Именно для них предназначены такие живые картинки. Какие тут эротические корни, не берусь судить. Но девушка с бильярдным кием – это то, что прописывает доктор безнадежным импотентам. Как последнее средство. Что тут эротичного, не мое женское дело. Мое дело – катать разноцветные шары длинной палкой. Хрясь – как научил меня отец, отставной полковник, хрясь – как я играла с ним еще в детстве. Минут через пять вокруг моего стола собрались все мужчины, которые были в бильярдной. Наблюдали и шумно аплодировали. Понятно, что Брошенка остался сидеть у стенки. Тогда, перед тем как закатить в лузу особенно трудный шар, я в раздражении бросила на стол бильярдный кий. «Совершенно невозможно играть!» – заявила я. «Что случилось?!! В чем дело?!!» – наперебой загалдели мужики. «Вот этот недоносок, – я указала на Брошенку (он прижался к стене), – этот недоносок все время заглядывает мне под юбку». Ну, скажем, заглядывали все, но «джентльмены» с радостью накинулись на моего недоноска. «Одну минуточку, – сказала я, когда Брошенка повис, как тряпка, между двумя здоровенными рокерами. Я взяла со стола кий и брезгливо потыкала недоноска во впалую грудь. – В чем дело? Что тебе от меня надо?» Брошенка злобно извивался между «кожаными», но лягаться не смел. Только зыркал на меня из-под рыжих бровей. У него были студенистые глаза неопределенного цвета, конопатое лицо и зеленая сопля под носом. Таким я запомнила сына Агриппины. «Выбросьте эту мразь отсюда», – сказала я. И тогда Брошенка совершил трагическую ошибку. Он извернулся и укусил одного из «кожаных» за руку, а другому оцарапал лицо. Надо знать поддатых рокеров, чтобы не делать этого. Надо понимать, что пьяные рокеры топчутся перед самочкой, пуская слюни. Рокеров много, а самочка одна. Все нервничают. Брошенка, по молодости лет, этого не учел. Или характер у него был такой – неуживчивый со своим телом. Когда рокеры принялись месить Брошенку, я не могла бы их остановить. У рокеров от природы мало тормозной жидкости в голове. Я только услышала, как жалобно стонет Брошенка: «Ы-ы! Ы-ы!» – когда удары попадали ему по почкам. И еще слышала, как чмокаются об него кулаки и как зовет Брошенка свою мамочку: «Ой, мама! Ой, мамочка!» Я так же решительно покинула бильярдную, как и появилась. Бильярдную, где мужчины учили уму-разуму недоноска. Иными словами, я сознательно бросила Брошенку на съедение рокерам. А какого хрена им еще делать? Вины, сожаления у меня не возникало. Я не всегда такая стерва, но временами на меня находит.

Но Брошенка выжил. В ту пятницу я покупала продукты в супермаркете. Для пропитания Джо. Короткий отрезок жизни у меня по кровати ползал мужчина Джо без носков. По правде говоря, Джо порывался ползать в носках, но я запрещала. Уж очень они у него воняли. Все хорошо было устроено в этом мужчине, кроме ног и носков. Со временем я отправила Джо куда подальше. Но мне постоянно казалось, что где-то в моей квартире Джо оставил свои носки. Я принюхивалась и поливала окрестности дезодорантом. Дух Джо преследовал меня долго. И вот… Между металлическими корзинами и тележками, вдруг я вижу, стоит Брошенка, смотрит на меня и пускает слюнявые пузыри. Видимо, ему в бильярдной сломали нос. Желтые круги вместо глаз, на челюсти пластырь, и неизменная сопля высовывается. Вдох – нет сопли, выдох – сопля на месте. Я не поклонница таких фокусов. Отвела глаза в сторону. Купила продукты и пошла нюхать Джо. Еще обернулась несколько раз, чтобы недоносок за мною не увязался. Но его и след простыл.

Вечерело. Веселые лужицы подмигивали на асфальте – только-только зажглись уличные фонари. Я держала в руках два пакета с продуктами, поэтому никак не могла попасть ключом в замочную скважину, чтобы открыть дверь. Оставалось только нажать носом кнопку переговорного устройства. Тогда бы Джо слез с кровати, надел бы носки, спустился бы вниз по лестнице и открыл бы для меня дверь в парадную. Описаться можно, пока это произойдет. «Вам помочь?» – спросила меня женщина с любезной улыбкой на лице. Я только утвердительно кивнула и отдала ей ключ. Приятная женщина, которой слегка за тридцать, которая со вкусом одета, у которой замечательные дорогие духи. Она открыла входную дверь и вернула мне ключ. «Спасибо!» – сказала я. «Пожалуйста-пожалуйста», – ответила женщина. Голос у нее тоже был приятный. Бархатное контральто. Я протиснулась со своими пакетами в парадную.

Первый удар пришелся мне в поясницу. Я запнулась о порожек и рухнула грудью на лестничную площадку. Только и видела, как из моих пакетов раскатились

фрукты-овощи. Должно быть, я упала враскорячку, потому что следующий удар мне нанесли между ног. Острая боль, как молния. Электрический разряд пронзил меня от промежности до макушки. И еще один удар в то же место. У меня перехватило дыхание, и я не могла вскрикнуть, позвать на помощь. Только хрипло стонала, поворачиваясь на бок. Я попыталась согнуть ноги, но ноги меня не слушались. Это длилось долго, долго, долго, пока я наконец-то, пока я кое-как не повернулась на бок и сквозь слезы, сквозь мутное стекло увидела над собой все ту же женщину. «Слава богу, – подумала я, – она мне поможет. Со мною что-то случилось. Эта женщина сейчас мне поможет». И тогда женщина точно и расчетливо ударила меня ногою в грудь. А потом еще раз в лицо. У нее на ногах были модельные туфли. Острые, как зубья, красные модельные туфли. Как зубья пилы, красные туфли. Так я познакомилась с Агриппиной. Не знаю, сколько времени она меня избивала. Но знаю, за что. Я это почувствовала. За что? За своего ублюдка. За своего сына. За своего Брошенку. Вот за что. Я потеряла сознание…

Здесь покоится прах Атиллии Рестуты; прожила двадцать пять лет без горя. Что хотела, то и могла; что могла, то и хотела.

Надпись на могильном камне, найденном в Риме, затем перевезенном в Верону

Крит. Аэропорт. Натура. День

Сцена первая

У меня всегда хорошие отношения с актрисами. Я с ними работаю. Приглашаю неизвестную штучку на главную роль, долго приглядываюсь, выбираю положение, украшаю интерьер, и трах-бабах-тарарах! Хлопушка! Мотор! Снимаем! Вся киногруппа просто фиксирует наши эротические фантазии. Что такое творчество? Проявление потенции. А если у старого пердуна получается хорошее кино – это мемуары. О былой сексуальной активности.

Господин директор частенько со мною не согласен. Он просит завернуть мою потенцию в тряпочку. Чем-нибудь прикрыть. Господи, все известные Твои моралисты были людьми преклонного возраста. Любовь, говорил Ты, любовь. И сотворил меня по образу и подобию. А как же мне размножаться? И боженька наделил меня потенцией. Теперь я использую эту потенцию в мирных целях. На художественном фронте. Творчество – это синтез Твоего подобия и моей потенции.

Я видел, как божья коровка лезет на божью коровку. Это порнография. Все устроено Тобой очень просто. Никакие человеческие законы не в состоянии определить творчество более конкретно. Если есть в художественном произведении Твой образ, но нет потенции – порнография. Если есть потенция, но нет образа – это любовь божьих коровок. И достаточно об этом.

Знаменитые и великие актрисы меня не волнуют. Женщина после пятого замужества и четвертого аборта – что в ней может быть неизведанного? Ее имели другие мастера кинематографического жанра. Неоднократно. Да как я могу взять известную актрису за руку и сказать: «Пойдем пофантазируем». Она тут же спросит: «Ужин при свечах или натюрморт в подъезде?» На ней живого места нет! Вот эта ложбинка показана на Каннском фестивале, вот эта выпуклость – в четвертой серии. Ее ногами обладал один известный режиссер, ее грудью – другой. Неврастеничка, истерзанная под софитами. Ее облизали с головы до пяток все знаменитые извращенцы. Я не собираюсь вытаскивать из мусорного ведра чужую жевательную резинку. Вкуса в ней нет. Конечно, и в Эйфелевой башне можно найти что-то новое. На утренней заре. При тихой погоде. Если снимать кверху попой. Новая точка зрения. Ма-а-аленькая такая новая точечка на исколотом женском теле. Но я же не такой садист. Я другой садист.

Я развращаю неопытных актрис. Главной ролью. Я присасываюсь, как вампир, постоянно повторяю, что роль у нее главная, наиглавнейшая. Что она поэтому должна со мной спать, жрать, гулять, раскрывать мне душу, рассказывать о своих фантазиях. Что каждая минута ее времени – для меня целая жизнь, что каждое ковыряние в носу – для меня событие. Я желаю видеть, как она кричит в оргазме, как она держит ложку во время обеда. Я хочу знать эту женщину изнутри и снаружи, я хочу понять, от какого соединения спермы и вечности могло получиться такое творение Господне. И тогда я сопричастен ее появлению на свет. И тогда я наслаждаюсь.

Правда, фильма может не получиться. Я не снимаю фильмы каждый день. Просто мы с Александром иногда достаем кинокамеру, что побольше, и приглашаем разных женщин. На кинопробы. Идиотки. Ну где же вы видели, чтобы кинопробы назначались дома у режиссера? Только у меня с Александром. Обычно это происходит так…

Прага. Квартира Александра. Интерьер. Вечер

Сцена вторая

Эта зима получилась (не знаю у кого) особенно холодная. Выпавший снег не таял, река Влтава дышала лютой сыростью. Неунывающие лебеди гоняли у Карлова моста уток. Для разогрева. Пока мы добирались до квартиры Александра, трижды заходили в кафе. Два раза выпили горячего пунша, один раз – по бокалу красного вина. Все животное умерило свой пыл. До весны. И только мы с Александром чувствовали себя как лебеди. Намечали погонять уток.

Художественный бедлам в квартире Александр поддерживал постоянно. Везде под руку попадали самые неожиданные предметы. Например, мотоциклетный шлем на унитазе. Или осветительный штатив в ванной. Помнится, тогда я обнаружил женскую туфлю у себя под задницей. Я приподнялся с дивана, взял туфлю и зашвырнул в угол. Александр неодобрительно покачал головой, разыскал на полу женскую туфлю и положил в вазу. Может быть, может быть… Интересная композиция. Только выбросил я туфлю желтого цвета, а Александр поднял – красного. Кто-то отчалил в разных туфлях… Немудрено, если однажды я повесил свой пиджак у Александра в прихожей, а нашел его на девице легкого поведения и совсем на другой улице.