Легко
Шрифт:
ТУТ я уже рядом с ним и держу подушку. Сейчас бы надо снизить шум, что-то там внизу громыхает, не знаю, что, Иеремия открывает шкафы? Мне не нравится, когда ковыряются в наших вещах.
— Да ложись, — говорю я и держу подушку над его лицом, а у него совсем круглые глаза. Я ему так тихо сделаю, что будет совсем все спокойно. Засыпай, что с тобой будет. Кто ты вообще. Так, никчемный гарнир. Из-за тебя я не могла остаться там, на галерее, и смотреть. Должна была прийти сюда, чтобы ты не умер от страха и какую-нибудь глупость не сделал.
Ха, ха.
6petrusa66 / 25.02.2008 / 15:29.
Здесь почти никто из вас не знаком
Zazhigaj.blaz / 25.02.2008 / 18:02.
Эй, корова, слушай сюда! Этот Иеремия, похоже, совсем спрессовал тебе твои куриные мозги! Побрей себе башку под коленку и сделай татуировку — череп — на башке, чтобы все видели, какая ты дура набитая, хотя я уверен, что это можно увидеть и так. Двадцатитрехлетний педофил, убийца детей? Крутой парень? ПОШЛА ТЫ НА ХЕР! И ты, и твой Иеремия.
Бее, коза больная!
6petrusa66 / 25.02.2008 / 15:29.
Какие громкие слова от кого-то урода. Да ты сначала научись писать слово татуировка. У людей своя голова на плечах, поэтому ты сначала побрей свою косматую задницу, обезьяна. Агате никогда не составляло труда прикинуться, что ей 17 лет. У нее большие сиськи. Иеремия тоже думал, что ей 17 лет. И никто мне не прессовал мозги. Какой примитивный приемчик — ниже плинтуса! Ну да, классика, Хайль Гитлер, конечно! А что касается убийцы детей, может, тебе лучше спросить, почему Агата сама держала брату глаза открытыми, чтобы он видел, как убивают его родителей, и почему она сама его порешила? Стерва и сука, она всем своим бывшим говорила: если ты меня любишь, помоги порешить родителей. Это правда, это я знаю из первых рук, а ты даже не из нашего района, откуда тебе знать. Пока-пока, тупой ты закомплексованный козел…
Свет зажегся, я подняла подушку с лица Тима, а в комнате — Иеремия. Весь в крови, как в фильме ужасов. Тим только сейчас похоже, все понял, был на грани, его аж трясло. Единственное, чего я хотела, так это держать подушку над его головой, чтобы он ничего не слышал, только никак не получалось. Он это за шутку не принял. Хотя сейчас внизу было совсем тихо.
— А его ты сделаешь, — говорит Иеремия. — Где твой нож?
Я совсем обалдела. Тима, я? Именно его?
Иеремия уже взял в руки нож, который я положила на письменный стол Тима, и протягивает его мне.
— Ты что, совсем спятил? — говорю я.
Иеремия как-то странно усмехается: кажется, он не в себе. Я его даже боюсь. Крутой мужик, ничего не попишешь.
— Нет, давай ты. — Чтобы поняла, что это значит. Что, разве я не достаточно постарался? И все для тебя.
Вообще ничего не соображаю. О боже, дурдом!
— Нет, я не могу, — говорю. Мне противно. Раньше мне не было противно, там, в гостиной, а сейчас да. Может, потому, что эта комната меньше и темнее, у брата вообще слабая лампа, и такая тишина внизу, тихий ужас…
— Это нас свяжет, — говорит он. Рука у него совсем кровавая, а нож без единого пятнышка, как будто только что из магазина. — Нас ничто другое так сильно не свяжет, чем вот это, даже бог или дьявол. Мы сами решаем, что идем в ад.
Мы — союзники мрачных душ, мы братья принца ночи!
В бесконечной агонии узнаешь свое поражение.
— А можно сразу в сердце? — говорю я.
Даже не знаю, почему я это сказала, как-то само собой получилось. Видно, потому что в грудь мне кажется самым гигиеничным и быстрыми способом, даже, если потом будет много крови.
— Можно.
Только из брата не вытечет много крови, он ведь небольшой. А конечная победа все равно моя.
Тяжеленькую задачку я себе задала. Руки стали свинцовыми, как будто в гипсе. А братик: — Нет, Агата, нет, что ты делаешь? Мне страшно… А я бы попробовала, так уж это тяжело? Почему я раньше этого не сделала? Стопроцентно было бы легче, если в правильный момент. Да, тут я в штаны здорово наложила, признаю. Вот сейчас — вот оно, давай бей, а мне все тяжелее и тяжелее, потому что заранее не разогрелась, не разошлась, сейчас это вообще уже нереально. Это же Тимошка. Не то, чтобы мне было его жалко, только это все уже как-то без толку, два года я этого ждала, а сейчас это вдруг стало совершенно бестолково, как дежурная уборка квартиры. Как вообще возможно, такие крутые вещи и вдруг настолько бессмысленно, настолько тошнотворно. Это так, если человек слишком долго ждет, а потом этот стук в ушах! Да кому вообще это в голову придет, делать такие вещи. Мне не то что противно, просто не вижу смысла, ну незачем. Вот черт, наверное, я странная, ну и сцена. Только какой смысл сейчас все бросить, как он это поймет, мой-то, как? Что все, что было, все, что он там внизу сделал — это все как бы без толку? Да я бы дурой набитой получилась в его глазах. Не могу, перед ним — нет. Он абсолютно правильно сказал: для меня он уже достаточно постарался.
Я ударила ножом, совсем чуть-чуть, по-дурацки. Не так, как надо бы. Тим извивается и орет, мечется, как будто я не знаю что ему сделала. Ну и ну, что за хрень. И крови-то совсем чуть-чуть. Смотрю я на него, наверное, нужно садануть еще раз. А он у меня вырывается из рук и начинает метаться по кровати, думаю — НЕТ! — это неправда, а сама машу рукой с ножом в его сторону, машу в воздухе, без толку, как будто ненормальная! И почему на меня вдруг напал такой дурацкий смех? Просто ржу и все! Да я ненормальная! Братец орет, мечется по постели туда-сюда, а я смеюсь и размахиваю ножом! Ну что это за сцена? Как в сумасшедшем доме!
Нож отдаю Иеремии, ржач не проходит, просто не врубаюсь, что со мной. Киваю головой. Этого не может быть. И мне не то, что неловко, только похоже, как будто после наркотиков. Что это со мной?
— Ну вот, смотри, я тоже. Давай уж ты до конца, это — мужская работа, — говорю, а сама смеюсь.
Иеремия похоже не вполне доволен, только, черт с ним, я тоже поучаствовала, постаралась, сколько смогла. Скиснув, он нагнулся над братцем, схватил его за волосы, голову отогнул назад со всей силы, так что я опять очень испугалась, зачем мне все это надо. Зачем ему передо мной крутого строить? Такого крутого, что мол ему ничего не стоит запросто укокошить моего братца? Я отвернулась, потому что меня вдруг так скрутило от смеха, совсем некстати, сама виновата. Потому что именно в этот момент Иеремия уже все и сделал, так что Тим только еще разочек вскрикнул, а потом этот крик вдруг изменился во что-то другое, в такой странный звук, что-то между скрипом и сопением, да потом еще было несколько ударов, пару в матрас и по стенке. Иеремия был в ударе, а меня аж отшатнуло к стенке, настолько странен этот звук, как будто кого-то выворачивает, просто отвратительный звук. Клянусь, я вообще не смотрела, мне не нужно было, я и так знала, что он ему горло перерезал; я хотела бы хоть одним глазком взглянуть, как эта кровь брызгнула фонтаном, но не смогла, так что шанс упущен. Только вот касательно этого моего смеха, с этим надо было что-то сделать, мне совсем не хочется так ржать, я слишком нервная, почему я такая дура? Но зато у меня стиль. Меня аж крутит, так я смеюсь. Что это вообще происходит? С ума можно сойти.