Леха
Шрифт:
В один из дней ноября, когда вся общага готовилась отмечать годовщину революции, Малыгин собирался на работу. Повизгивания будущих училок и алко-гогот недопедагогов мужского пола периодически встряхивал коридор третьего этажа. Сверху уже вовсю ухал Егор Летов, гоняя «дурачка по лесу». Зарождающаяся в недрах общаги глобальная пьянка напомнила Лехе историю, случившуюся со студентамиисториками на Пасху.
Пьяная и веселая компания, в составе кавээнщиков Артемия Бобикова и Вани Еремеева, каким-то непостижимым образом умудрилась сбаламутить баскетболиста Рому Кабанова на участие в крестном ходе вокруг ближайшей
– С праздником! Христос Воскресе!
Не успевшие влезть в пространство киоска, азербайджанцы остановились.
– Э-э… Ты! – самый крупный из них сделал шаг в сторону студентов, – нэт Бога, кроме Аллаха!
Бобиков, не уловив угрозы, наклонился к Ване и по-учительски, имитируя старославянское, громко сказал:
– Магометане это, братец Иоанн… Пусть ступают с Богом.
– Ну, тогда Аллах Воскресе! – демонстрируя абсолютную потерю нюха, несколько слабоумно воскликнул Ваня.
Вихрь из трех темных фигур – на оскорбление отреагировал и улыбчивый продавец дистиллята – снес выпивох со скамьи на талые сугробы. Девки, визжа, молодыми лосихами, ломанулись через кусты. Драки как таковой не получилось. Оба кавээнщика, получив по славянским сусалам, ушли в глубокие нокауты. За веру же стоял, отбиваясь от неруси, лишь один двухметровый Рома Кабанов. Правда, недолго. С детства тренированные нелегкой жизнью, тридцатилетние торговцы завалили «кабана» и, от души попинав, ушли в свой ларек.
Кряхтящее православное воинство с горем пополам добрело до общаги. На кухне, сердобольные филологини, отмыли бойцов. Бобиков, сумевший сохранить в бою святое – початый пузырь – разлил остатки коньяка. Все молча, не чокаясь, выпили. Девушки смотрели с состраданием.
Кабанов, осторожно потрогав распухший нос, вздохнул:
– Я-то зачем поперся с вами… Я ж некрещеный.
Вот и сейчас отзвуки коридорной суеты, породив воспоминания о печальном финале пасхальной пьянки, заставили Леху улыбнуться.
Иллюстрацией, к пришедшему на ум воспоминанию, в распахнутой двери комнаты возник Бобиков, собственной персоной. Был он, что называется, в состоянии грогги, с хмельной улыбкой, однако не теряя связи с реальностью.
– Здравствуй, о повелитель развратных дев и атлетичных юношей, – с порога принялся кривляться главный по КВНу, – идущие
– Здорово, вождь алкоголиков, – буркнул, подавая руку Леха. Он не был предрасположен к шуткам, каждый выход на смену в ночной клуб заметно утяжелял его состояние. Да и двухмесячное пребывание близкого друга на вологодском централе, позитива не придавало.
Бобиков, оценив состояние Малыгина, сдернул с лица маску шоумена и присел на край кровати.
– Тут такое дело… – он оглянулся на дверь и понизил голос, – давно хотел тебе рассказать, но… хрен знает, что тебе с этим знанием делать…
Леха напрягся. Почему-то подумалось, что Бобиков, известный ловелас и общажный дефлоратор, может сообщить ему что-то пошлое про Таню. Кулаки сжались сами собой, он, распрямившись, оторвался от процесса шнурования кроссовок.
– Я про Димона… – Артемий, почувствовав нервное состояние собеседника, анонсировал тему, – я ведь был в «Джеме», когда менты облаву устроили.
– Я тоже там был, но тебя что-то не помню… – Леха усомнился.
– Так ты по залу трудолюбивым муравьем суетился, – парировал аллегорией Бобиков, – а я, тихо-мирно, за столом «Балтикой» наливался. За крайним, ближе к стойке бара.
Леха пожал плечами и выжидательно уставился на товарища.
– Когда ты, как лось, сквозь толпу из кухни ломанулся, – продолжал тот, – я подумал – драка опять и значения этому не придал. Но через минуту из кухни ниндзи вывалились и начали метелить всех лиц мужского пола. Меня, сволочи, за волосы вытащили из-за стола и на полу распяли. Пивом облили…
Малыгин улыбнулся напускному трагизму в голосе рассказчика и его глиссаде по ниспадающим локонам.
– Зря вы смеетесь, молодой человек, – деланно покривился Артемий, – художника может каждый обидеть…
– Ближе к телу, Пикассо, – поторопил Малыгин.
– В общем, когда менты вытащили Димона из кухни, я лежал у стойки бара, – утратив игривость, пошел нарративом Бобиков, – голову повернул и смотрю его по ногам какой-то типан в гражданке рубанул и на колени у стены поставил. Потом масочники к стене ещё двоих подволокли, таких, в татуировках, молодых. Харлама омоновец по почкам стебанул, тот согнулся, а один из этих татуированных ему в куртку сверток небольшой засунул, в карман прямо…
– В смысле? – оторопел Малыгин, – а менты чего?
– А ничего, – хмыкнул Бобиков, – блатной этот за спинами масочников всё делал, а который в гражданке был, Димона за шею держал, упирал в стенку…
– Ни хера себе… – не сдержался Леха, – а что ему засунули-то?
– Судя по тому, за что и сидит… Патроны.
Леха растерянно молчал. Он вновь отчетливо вспомнил ту злополучную ночь. Автоматическую фиксацию макаровских бандюганов, переползших от бара к кухонному входу. Слова Харламова про подставы, разговор ментов в отделе об обнаруженных и ожидаемых патронах. Холодом запоздалого страха мазнуло воспоминание о беззащитно-беспомощном стоянии раскорячкой в коридорах Октябрьского райотдела.
– А как мент в гражданке выглядел? – для подтверждения собственных догадок спросил Леха Бобикова.
– Такой… – что-то неопределенное, – изобразил рукой Артемий, – коренастый, в кожанке, чернявый…
– Понятно, – Леха покачал головой, – Темыч, а ты это ещё кому-то рассказывал?
– Не-а, – в отрицании излишне тот активно замахал руками, – и тебя прошу без передачи! Мне ещё жить охота…
– Так это же подстава, Артем! – завелся в непонимании Малыгин, – это же… Ну, епт, неправильно!