Лекарь
Шрифт:
— Разбойники года два как из лука стрельнули, — объяснил он. — На ушкуе я плавал. Отбились тогда, а древко стрелы сломалось, наконечник внутри остался. Как рукой двигаю, вроде колет.
— Давно прийти надо было.
Снова наркоз, разрез, удаление железного наконечника от стрелы, перевязка. И — пошло-поехало. Никита даже про обед забыл.
«Фу, вроде закончились все», — он с облегчением выдохнул. Но в этот момент из-за дверей, ведущих в коридор, донёсся голос Ивана:
— Всё, не принимает он, завтра приходи. А если насчёт рубцов,
Никита вспомнил вчерашний разговор. Говорил ему Иван о женщине с келоидными рубцами. Ладно, надо поглядеть, может — не в рубцах дело.
Он открыл дверь:
— Иван, пусти!
Сам вернулся за стол.
Вошедшая женщина была одета бедно, головной платок на глаза надвинут.
— Садись, говори — что беспокоит.
Женщина молча подняла платье.
Вся левая сторона тела была в грубых, обезображивающих рубцах, стягивающих кожу. Никите одного взгляда хватило, чтобы понять — серьёзные ожоги были. Досталось бедняжке, ведь ожоги — вещь очень болезненная, заживают трудно. Это чудо, что она выжила после болевого шока.
— Прости, милочка, не возьмусь — не в моих силах.
Женщина кивнула, опустила платье.
«Да что же она молчит? — изумился Никита. — Ведь с Иваном разговаривала».
Смахнув рукой слёзы, женщина повернулась и направилась к двери.
Никита невольно задержал на ней взгляд: что-то показалось ему знакомым в её фигуре — движение ли, поворот тела.
— Погоди! Повернись! — почти приказал он.
Женщина помедлила, как будто раздумывая, но повернулась.
— Платок откинь, лицо хочу посмотреть.
Женщина медленно стянула платок назад, на шею. Левая половина её лица была обезображена рубцами, волосы на голове короткие, видимо — не отросли после трагедии. Вид был жутковатый.
Никита невольно сделал шаг назад и тут увидел её глаза. Это были глаза Любавы.
Не может такого быть! Ведь нищий сказал, что и мать и дочь умерли от моровой язвы. И дом сожжён — он сам видел.
— Любава? — нерешительно спросил он.
— Была Любава, только вся вышла. В огне сгорела прежняя Любава, моровой язвой изведённая. Что, не узнал?
А голос её — прежний, голос его любимой девушки, а потом и жены, с которой одну только, первую брачную ночь он и провёл.
— Мудрено тебя узнать, — придя в себя, осипшим от волнения голосом выдавил Никита. — А что же ты раньше не пришла?
— Ты ведь как с царём на Смоленск ушёл, так и пропал, весточки с оказией не прислал. Жив или убит — что думать?
— Москву караулами закрыли, ни в город, ни из города никого не выпускали. Царь, а вместе с ним и войско, и я вернулись только в феврале, в конце уже. Я сразу к дому побежал, а там — одни головёшки. Нищий на паперти сказал — язва моровая с вами приключилась. Сначала матушка померла, ну а потом и ты. И на сносях ты была.
— Была, только скинула. Бабы-то — они живучие, как кошки. Вот и я выжила. Матушка померла, это верно. И я уже доходила, из дома выбраться не могла. Видно, стража городская посчитала, что мы обе преставились. Дом подожгли, и даже внутрь не заходили. Выползла я кое-как, только обгорела. Нищие меня подобрали, у них и плод скинула. Как выжила — сама не пойму. Потом сюда, в лекарню приходила, а помощник твой сказал, что ты в Астрахань уехал, надолго.
— Ты и сейчас мне лицо не показывала, молчала. Так и ушла бы. Почему?
— Нет той красавицы, которую ты полюбил, Никита. Я ноне — уродка. И кому я такая нужна? Видела же я — отшатнулся ты, как лицо моё новое увидел. Не муж и жена мы теперь, пойду я. Думала я, что сможешь ты мне помочь рубцы убрать — хотя бы на лице.
— А как живёшь, на что?
— Кто меня такую страшную на работу возьмёт? Милостыню прошу. Подают — и то шарахаются, как от прокажённой. Подаянием и живу.
— Ну нет! — Никита решительно вскочил. — Мы с тобой в церкви венчаны, я муж твой законный. Как там священник говорил? «В горе и радости, здоровье и болезни? И только смерть разлучит нас?»
— Я умерла уже один раз, Никита — в том сгоревшем доме. И ото всех обязательств перед Богом и людьми тебя освобождаю.
Никита подошёл к Любаве и обнял её, не скрывая выступивших на глаза слёз: ведь он помнил ту, прежнюю Любаву. Но от неё только глаза и остались. Плечи Любавы, державшейся до того молодой женщины, затряслись от рыданий.
В двери заглянул удивлённый Иван. Увидев странную сцену — лекарь обнимает нищенку, и оба плачут, он деликатно прикрыл дверь.
Спустя некоторое время оба успокоились.
— Так, — решительно сказал Никита, — я тебя больше никуда не отпущу. Идём на постоялый двор, снимем на первое время комнату, поедим. А там и дом покупать надо — взамен сгоревшего.
— Нет, Никита, прежний ремонтировать будем! — жёстко сказала Любава. — Батюшка его строил, матушка там преставилась. Отчее гнездо.
— Пусть будет так!
Глава 9
НОВОЕ ЛИЦО
Постоялый двор был недалеко. Хозяин заведения окинул вошедших подозрительным взглядом — что может быть общего у нищенки и зажиточного горожанина? Чувствовалось, что Любава стесняется и своей внешности, и убогой одежды.
Никита выбрал стол в углу, чтобы оградить Любаву от презрительных и удивлённых взглядов, сделал заказ.
Видимо, Любава проголодалась. Сначала она пыталась есть медленно, а потом отбросила приличия и прямо-таки набросилась на еду.
Никита старался не смотреть на неё, чтобы не смущать. Помыть бы её ещё да приодеть. Только по причине позднего времени лавки да торги уже закрыты.
Он расплатился с хозяином за ужин, снял комнату, отдав деньги за месяц вперёд, и попросил к полудню следующего дня натопить баню. Платил Никита не торгуясь, деньги доставал из калиты на виду у хозяина. Тот же, как увидел набитый монетами кошель, да все сплошь серебро, сразу сделался чрезвычайно любезным.