Лекарь

Корчевский Юрий Григорьевич

Никита никогда с кланом Милославских знаком не был, на пиру тестя царского видел в первый раз. Со слов Елагина испытывал к ним некоторую неприязнь, однако личное мнение — не повод отказать пациенту.

— Слушаю внимательно.

— Голова болит — особливо после застолий, да одышка мучает.

Судя по покрасневшим белкам глаз и напряжённому пульсу, боярина мучает гипертония. И тучен изрядно, ему бы сбросить килограммов двадцать — двадцать пять, глядишь — и одышка прошла бы.

Никита порекомендовал боярину отвары трав, что были у травника Кандыбы,

да диету:

— Солёного нельзя, копчёного избегать.

— Помилуй Бог, да что же есть-то? Не толокном же питаться, чай мы не нищие.

— Не будешь здоровье беречь — вскоре удар тебя разобьёт.

— Типун тебе на язык, лекарь. Я за помощью пришёл, а ты меня пугаешь, — насупился Милославский и, не прощаясь, вышел. Видно — обиделся всерьёз. А за что? За правду? Жрать меньше надо да двигаться больше.

Однако настроение испортилось. Но до конца дня отработал нормально. Хоть и бояре шли, но без большого самомнения. С чувством собственного достоинства — да, но без гордыни чрезмерной. И к вечеру Никита повеселел, хотя какой-то неприятный осадочек всё же остался. Род Милославских сейчас при троне, силу имеет, может царю на ушко всяких гадостей нашептать. Только поверит ли государь?

Вечером, после ужина, когда они легли спать, Любава спросила:

— А ты из наших краёв? Живы ли твои родители?

Странно. Никогда она этим не интересовалась — и вдруг неожиданно спросила.

— Родился я недалеко от Астрахани в небольшом городке, родители живы. — Ну не говорить же ей про Кавминводы? Нет их ещё и в помине. Земли те под черкесами, и их ещё отвоевать надо.

— Далеко, — рассудила Любава.

— А зачем тебе?

— Как «зачем»? Познакомиться хочу. У меня ведь никого из родни не осталось. А человек не может без рода, если он не изгой. Я мужняя жена, теперь под защитой твоего рода. Ведь так?

— Так, — подтвердил Никита. Раньше он об этом как-то не задумывался. Выживать надо было, деньги зарабатывать — потом эта эпопея с Любавой, с операциями, когда всё внимание его только ею поглощено было.

Успокоенная разговором Любава уснула. А Никита — наоборот, уснуть не смог. Разбередила Любава воспоминания. Родителей вспомнил, друзей, работу — как-то они без него? Ведь пять лет прошло, как он здесь. Наверное, родители сочли, что погиб он в катастрофе «Невского экспресса». Только тела не нашли, стало быть — среди без вести пропавших числится. Мать, наверное, все глаза выплакала. Весточку бы какую подать — да как? Нереально!

От воспоминаний защемило в груди. Вот чертовка! Сама сопит рядом, а к нему сон не идёт.

Уснул Никита только под утро, измучившись. И сон увидел — как наяву. Мать по голове его гладит и говорит что-то, губы шевелятся. А он — ещё маленький мальчик, и не слышит он её.

Проснулся оттого, что Любава его трясла:

— Никита, проснись! Сон дурной приснился? Ты кричал, маму звал.

— Маму во сне увидел — это правда. Только сон не дурной, а непонятный какой-то.

— Фу, ну спи тогда. А то напугал.

А куда спать, когда за окном светать начинает? Никита умылся, позавтракал и отправился в лекарню.

Весь день сон не выходил из головы. К чему бы это? Неужели с родителями плохо? Никита даже корить себя начал. Уже пять лет здесь, шестой пошёл, а о родителях вспоминал всё реже и реже. Нехорошо как-то, не по-людски.

После работы в церковь пошёл, свечки во здравие поставил — Николаю-угоднику да Пантелеймону. На душе стало немного легче, отпустило.

После ужина он залез в кубышку, пересчитал деньги. Изрядная сумма: двадцать два рубля серебром, десять золотых да ещё пара рублей медяками наберётся. Ну это — на хозяйственные расходы.

— Никита, покупать что-нибудь собрался? — спросила вошедшая в комнату Любава.

— Нет.

— А деньги зачем считаешь?

Никита и сам ответить не мог. Только значительно позже осознал, задним числом. Видимо, судьба уже подавала ему знак, только не все способны знаки те читать. Но ведь подтолкнуло что-то? Один раз только он деньги пересчитывал — когда вот этот дом покупать собирался.

Ночью снова приснилась мама. Головой качала: «Жив ли ты, сынок? Хоть бы позвонил!» Никита проснулся в холодном поту. Какой звонок? Из шестнадцатого века?

В лекарню пошёл не выспавшийся, с тяжёлой головой. У кабинета его уже дожидался купец, приходивший к нему несколько дней назад.

— Здравствуй, лекарь. Надумал я живот резать.

— Припекло?

— Да не жизнь это. Либо уже выздороветь, либо умереть, коли судьба такая.

— Пойдём, страдалец. Своих-то, домашних, предупредил?

— Предупредил, дела приказчику передал. Бельишко чистое на всякий случай дома приготовил и деньги с собой взял. Рубля серебром хватит?

— Хватит. Экий ты предусмотрительный, обо всём подумал.

— Иначе-то как? Семья у меня.

Ну да, всем бы так.

Дальше пошло по накатанному. Иван эфир дал, купец уснул. Никита волноваться стал — перед операцией некоторое волнение всегда есть. Но одно дело, когда на аппендикс идёшь, и совсем другое — когда диагноз до конца не ясен.

Никита сделал разрез кожи, прошил сосуды, поменял нож. Вот и желудок. Ну купец, счастлив твой Бог. Нет рака — язва застарелая, каллезная. Рубцы деформируют выходной отдел желудка и часть двенадцатипёрстной кишки, так, что мизинец не проходит. Никита сделал резекцию, наложил анастомоз, проверил герметичность швов. Держат хорошо. Убрался из брюха, ушил послойно брюшину, мышцы, кожу.

— Всё, Иван, бинтуй, и переносим на койку.

Он вымыл руки, осушил их о полотенце. Ох и тяжёл купец, а по виду не скажешь.

Они перенесли бесчувственное тело, уложили на койку. Никита обратил внимание, что очень сильный запах эфира, прямо голову дурманит. Он уселся на табуретку.

Иван остановился рядом:

— Следующего звать?

— Погоди маленько, что-то голова кругом идёт, видно — эфира надышался.

Голова закружилась сильнее, и Никита откинулся на стенку спиной. Внезапно накатила сильная слабость, и он лишился чувств.