Лекарь
Шрифт:
На эти вполне справедливые замечания сторож с нордсвильского кладбища только пожал плечами.
«Так-то оно так, мил человек, да и не так. Против этих зверюг даже я оказался бессилен, — грустно поведал дед сокровенное, а Женька весело рассмеялся, неожиданно вспомнив дедову траву. Учитывая почтенный возраст древнего старца, а также его невеликую комплекцию, вряд ли он вообще смог бы оказать должное сопротивление грозной напасти.
Дед мельком взглянул на веселящегося Женьку и назидательно проговорил:
«Зря смеешься, мил человек. Думаешь, я старый и хилый? Ладно, это
Дед говорил, не меняя интонации и тональности, однако Женька отчетливо уловил досаду и обиду, прозвучавшую между строк. В самом деле, с той самой веселой ночки, проведенной в кладбищенской сторожке, Женька ни разу и не глянул на некогда израненные ступни, навсегда забывая о терзающей боли. До этого дня другие заботы занимали лидирующие строчки, и мешали оценить собственное здоровье.
«А ведь и правда, — потерянно проговорил Дергачев, уставясь на совершенно целые и здоровые стопы. — я и не заметил. Не до того как-то было. Но спасибо, если вы приложили к этому руку. Как вы это сделали?»
Но скромняга сторож не пожелал делиться рецептами. Вместо этого он достал из кармана знакомый пучок растений и с сомнением принялся рассматривать его сморщенные ингредиенты.
«Ты вот не веришь моим словам, мил человек, — наконец проговорил он, — тогда погляди, что творится нынче на улицах Нордсвилла»
С этими словами странный Женькин собеседник принялся проводить таинственные манипуляции, в результате которых от скрюченного пучочка повалил густой белый дым, мягко обвалакивая Женькино сознание.
«Опять дед за свое, — решил Женька, с интересом вглядываясь в размытую картинку, внезапно проявившуюся в белых клубах. Изображение было нечетким, смазанным, однако, чем сильнее клубился дым, тем ярче виделось изображение. Вскоре вниманию бродяги предстала весьма пугающая сцена, включающая в себя эпизоды нордсвильских улочек и колышущегося серого моря, в котором изумленный Женька узнал страшную стаю. Стая медленно и целенаправленно текла к одному из нордсвильских домов, просачиваясь внутрь. Картинка была без аудио сопровождения, однако и того, что она транслировала, вполне хватало, чтобы вызвать ужас и панику.
«Что это? — прошептал Женька, выныривая из густых клубов. — как вы это делаете?»
Похоже, эта фраза легко заняла бы первое место в конкурсе самых популярных фраз в разговоре со сторожем.
«Тут надо бы спросить, не «как», а для «чего», мил человек. — сокрушенно и внезапно равнодушно отозвался дед. — да только вот в этом нет больше проку. Я и не рассчитывал, что ты сможешь помочь в нордсвильской напасти. Хоть в тебе и есть знание. Но, видно, я ошибся, мил человек, ты не тот, кто мог бы нам помочь»
Дед снова замолчал, а обескураженный Женька задумался над его словами, произнесенными с отчетливым разочарованием. О каком знании говорил полусумасшедший кладбищенский сторож? Почему он увидел в неприметном Женьке источник избавления от серых стай? Женька не был даже охотником, не говоря уже об обладании особыми навыками в борьбе с природными катаклизмами. В конце концов, Женька пришел к
Шаги замерли и остановились совсем близко. Женька мог без труда различить хриплое дыхание и негромкое фырканье, в котором узнал отличительные признаки присутствия твари. Не успев придумать, что было бы предпочтительнее, визит силовиков или появление диких, Женька смело развернулся, приготовившись принять бой. Однако, к его великому облегчению, тварь оказалась хорошо ему знакомой и не вызвала много опасений. Вероятно, Тихон, истосковавшись в одиночестве, решил предпринять весьма смелую попытку ночной прогулки.
«Возвращайся обратно, — прошипел ему Женька, в тайне опасаясь ночных облав, — ты чего тут?»
Однако Тихон, периодически теряя способность внятно излагать мысли, только визгливо фыркнул, отступая в тень. Дед, молча и без особого интереса наблюдая эту сцену, продолжал извлекать из пучочка белый дым, видимо делая это автоматически. Дым разрастался, захватывая собой часть побережья, однако больше он ничего не демонстрировал, а только мешал нормально дышать и бесполезно набивался в легкие. Тихон, тоже попав под влияния чудо-травы, отчетливо фыркнул снова, и неожиданно внятно произнес:
«Что ты тут делаешь, Женька? Сам говорил не бродить по ночам, тем более, вездесущие группы могут ради разнообразия заглянуть и в наши богом забытые края.»
Женька хотел было рассказать Тихону о внезапной встрече, и собрался представить ему старого знакомого, но, обернувшись, с изумлением воткнулся взглядом в совершенно пустой валун, на котором минуту назад сидел кладбищенский дед.
«В Нордсвилле совсем беда,» — только и сумел пробормотать он, и понимая, что несет ерунду, потерянно замолчал.
Тихон снова негромко усмехнулся и уверенно ухватил Женьку сильной рукой.
«Уходим, Женя,» — пробормотал он и направился в сторону своей заброшки. Женька послушно поволокся следом, косясь на сильную ладонь, сжимающую его плечо. В ней не было ничего особенного, ладонь как ладонь, но Дергачев никак не мог отвязаться от мысли, что выглядит она весьма необычно. Он уже привык к кривым отросшим когтям и искривленным уродливым пальцам, и поэтому сейчас не с первого раза сообразил, что не видит перед собой ни когтей, ни искривленных пальцев. Осененный внезапной мыслью, Женька резко затормозил, и развернув к себе лицом своего попутчика, изумленно уставился на едва различимые в темноте тонкие и правильные черты, которые уже начал забывать.