Лекарство от любви
Шрифт:
— Что ты делаешь?! — воскликнул Кай.
— А на что это похоже? — огрызнулась Изольда.
— На сумасшествие, — пробормотал Кай.
Рубашка упала следом за курткой. Изольда осталась обнаженной по пояс. Кай рефлекторно отвел взгляд.
— Можешь не смотреть, если тебе противно, — кажется, она пыталась придать своему голосу обычную иронию, но этому мешала дробь, которую выбивали ее зубы. — Только не делай это слишком демонстративно.
«Снова почти стихи», — подумал Кай. Он глядел в полном ступоре, как Изольда расстегивает брюки, пока телохранительница по очереди стаскивает с нее сапоги. Еще полминуты — и Изольда осталась совершенно нагой на трескучем морозе. Теплые отблески костра играли на безупречной коже ее спины, но не могли скрыть ни неестественной бледности этой кожи, ни покрывших
«Может, это часть обряда?» — подумал Кай. Но ему никогда не доводилось слышать — даже на уровне баек — о каком-либо колдовстве, хоть Светлом, хоть Темном, которое необходимо творить нагишом. И уж тем более это не относилось к погодной магии, считавшейся довольно рутинной (насколько к магии вообще применимо это слово).
Изольда снова вскинула руки к небесам, повторяя магические формулы с новой силой. Становилось еще холоднее. Кай вновь отвел от нее взгляд (не отворачивая, как она и просила, головы) — не потому, что мог ее смутить (это со всей очевидностью было не так) и, разумеется, не потому, что подобное зрелище могло смутить его самого, а потому, что ему, не знающему, куда деваться от холода в шубе, шапке и сапогах, было почти физически мучительно смотреть на эту беззащитную нагую фигурку. Сколько еще она так выдержит?!
В чем он, однако, не сомневался, так это в том, что она все просчитала заранее и не нуждается ни в непрошеных советах, ни в непрошеной помощи. То же самое, очевидно, понимала и телохранительница — ее взгляд, обращенный на Госпожу, выражал неподдельное страдание и готовность тысячу раз принять муку любимой на себя, но она не двигалась с места.
«Впрочем, — тут же подумал Кай, — это она сейчас готова, а доведись ей и впрямь пройти через такое тысячу раз — держу пари на что угодно, она бы запросила пощады намного раньше».
Звук, идущий от реки, изменился. Теперь в нем ясно слышался шорох мелких, рыхлых, трущихся друг о друга льдин. Шуга, ледяная каша, начала быстро скапливаться у берега, хотя вода на середине реки все еще была свободна. Но и там мелькали уже белые комки, которые не были пеной бурунов. Непрочные льдины легко дробились, сталкиваясь с остатками быков, но их становилось все больше. У берега они уже налезали, громоздясь, друг на друга, и вода между ними уже виднелась лишь черными трещинами… а потом и эти трещины мутнели на глазах. Шум и треск нарастал, белые острова соединялись в материки, волны накатывались на них и оплывали ледяными горбами — а затем вдруг все стихло.
Река встала от берега до берега. Лишь на далекой отсюда середине еще виднелась длинная черная полоска полыньи, но и она, как было очевидно, вот-вот затянется.
Изольда продолжала колдовать, повторяя магические слова посиневшими губами; ее смерзшиеся волосы сверкали на солнце. Сейчас она больше походила на оживший труп из деревенских легенд, чем на живого человека; лишь пар изо рта показывал, что она еще жива. Ну да, понимал Кай, лед еще должен набрать должную толщину и прочность, чтобы выдержать и коней, и тяжело груженые повозки…
Наконец Изольда замолчала. Простояла неподвижно несколько секунд, словно к чему-то прислушиваясь, а затем махнула рукой, указывая дорогу своей армии:
— Вперед!
Команда прозвучала сипло, так что даже стоявший рядом Кай едва ее расслышал, но Изольда откашлялась и повторила во весь голос, твердо вытянув руку к далекому восточному берегу:
— Вперед!
Армия Любви сорвалась с места. Всадники нещадно хлестали окоченевших коней, пехотинцы, давно притопывавшие на месте в тщетных попытках согреться, побежали по смерзшейся траве, скрипел снег и хрустела замерзшая грязь под колесами подвод… Даже если бы они не получили перед началом обряда строгий приказ преодолеть реку на максимально возможной скорости, мысль о тепле — тепле движения и тепле, ждущем их на другом берегу — гнала бы их так быстро, как только позволяли одеревеневшие мышцы. Тем не менее, огибая двумя потоками холмик с бледным, почти бессильным костром и тремя людьми, они, конечно, не могли удержаться от взглядов в сторону обнаженной фигуры. Но шоу уже закончилось. Телохранительница, на ходу срывая с себя шубу, бросилась к Изольде и закутала свою госпожу, а затем принялась стаскивать с себя сапоги. Вот, значит, зачем она была нужна — не только помочь
Теплеть начало еще до того, как первые всадники достигли середины Обберна, однако первый громкий треск лопающегося льда раздался лишь тогда, когда и кавалерия, и пехота были уже в безопасности на твердой земле. Правда, тяжело груженые повозки, самые медленные и самые тяжелые одновременно, все еще ползли через реку, и копыта лошадей скользили по ледяному панцирю, уже покрывающемуся пленкой талой воды. Если бы не эта скользкая пленка, они бы добрались с хорошим запасом времени, но теперь некоторые кони беспомощно буксовали, и солдатам, уже уверившимся в собственной безопасности, было приказано бежать им навстречу, разбирать с повозок доспехи и прочий груз и бегом тащить все это обратно. Эта мера возымела действие. К тому времени, как ледяной панцирь, подмываемый течением снизу и возобновившимся дождем сверху, опасно истончился и начал раскалываться, на нем не осталось уже ни людей, ни повозок — лишь одна несчастная лошадь, сломавшая ногу.
В целом переправа прошла успешно. Две сломанных при падениях руки, несколько подвернутых лодыжек, само собой, обморожения (довольно многочисленные, но легкие) и перспектива резкого роста простудных заболеваний на следующий день — но никто не провалился в полынью, не был затоптан собственными товарищами, не замерз насмерть и не лишился конечностей. Сразу же на восточном берегу были разложены костры; поскольку топлива не было и здесь, Изольда велела жечь пустые и полупустые повозки; часть груза, которую уже невозможно было навьючить на лошадей, солдатам отныне предстояло тащить на себе. На этом привале их кормили до отвала не только для того, чтобы помочь быстрее согреться и восстановить силы, но и чтобы уменьшить этот груз. Когда костры догорели, однако, им пришлось вновь продолжать путь — снова под дождем, уже не казавшимся теплым, как в первые минуты после мороза, по все той же грязи. Лишь четыре часа спустя они добрались до полуразрушенного поселка — ему досталось больше, чем селениям к западу от Обберна. Отступающие попытались сжечь дома, но, очевидно, устроенный их же правителями дождь помешал этому; крыши, однако, были обрушены или серьезно повреждены чуть ли не в половине построек. И все-таки это место годилось для привала лучше, чем палатки под открытым небом.
— Зачем? — Кай, наконец, получил возможность задать этот вопрос без свидетелей. Изольда блаженствовала, сидя по самое горло в большой бочке с горячей водой, водруженной посреди комнаты единственного здесь каменного и потому почти не пострадавшего дома. Кая она, понятное дело, нимало не стеснялась.
— Это действительно было непросто, — вздохнула она. — Заморозить такую массу воды… я действительно выложилась целиком, без остатка. И мне нужна была вся сила, какую я могла получить. Вся, понимаешь?
— То есть… ты хочешь сказать, что выставила себя напоказ всей армии, чтобы питаться энергией их вожделения?
— Вожделение — раз. Невыносимость зрелища страданий любимой — два. То и другое обострило их чувства ко мне до максимума.
— И они, конечно, не замечают здесь никакого противоречия, — усмехнулся Кай. — Сострадать женщине, стоящей голой на морозе, и одновременно жадно пялиться на ее тело. Как это по-человечески, да. Ну а я все-таки зачем тебе понадобился?
— Единственный мужчина из всех, видящий мою наготу вблизи, а не издали, — улыбнулась Изольда. — Ревность — три. И, сам понимаешь, я могла доверить эту роль только тому, в отношении кого ревность совершенно безосновательна.