Лекарство от скуки
Шрифт:
— Ждала. — Прошептала она, точно как и я задыхаясь. — Вот только ты ожиданий, как всегда, не оправдал. Всё по-своему сделал. — Обвинила, дёрнулась, пытаясь из захвата вывернуться, и меня отпустило: хочет, мается, сама себя за эту слабость оправдать не готова.
Хватка превратилась в прикосновение. Нежное, осторожное, едва уловимое. И Измайлова расслабилась, ему поддаваясь. Устало глаза закрыла, всем телом ко мне прижимаясь. И никакого теперь противостояния, полное отсутствие желания что-либо мне доказать. Полы куртки руками в стороны развела и ладонями по бокам прошлась. Совсем не так, как всегда. Сегодня жадно, но будто с опаской. Будто впервые изучала, трогала. И я понимал: своим признала. Именно сейчас!
— Уверен, что любого приму? — Прошептала куда-то в шею, а я нервно сглотнул, не желая задумываться, что имеет в виду. — Выгулянного, потасканного! — Рыкнула словно в отвращении. — А я как амёба бесхребетная… рада, что вернулся, что обо мне думал всё это время. Знаю, что думал.
— Не прогоняй меня. — Попросил, хотя, по сути, приказать должен был. Заставить принять такую истину, поверить заставить! Я попросил, а она отрицательно головой покачала, давая понять, что если и не сейчас… если не завтра, не через полгода… всё равно уйдёт, исчезнет, растворится!
За полы куртки напряжёнными кулаками удерживая, в квартиру втянула, дверь за спиной захлопнула и тут же к ней толкнула, а я поддался. Ей хотелось, чтобы поддался, и я это знал.
— Не прогонять? — Едва не со смешком выдала. — Зачем?! — Сказала, будто выплюнула, будто вызов одним этим словом бросила. — Кто ты такой, Татарин? Кто, откуда, что обо мне знаешь? Зачем тебе это всё… — Зло выговорила и руками взмахнула, что-то невообразимое описать пытаясь. — Решай свои проблемы, дорогой!
— Ты моя проблема. — Выговорил, тоном не позволяя возразить. — И я тебя решу. — Пообещал, видя, что едва не до истерики этими словами довести пытаюсь. — И когда я это сделаю, ты успокоишься. — Заверил, а Измайлова к противоположной стене спиной припала, ногами в пол упёрлась, чтобы не опасть, не осесть, лицо ладонями закрыла, нервную усмешку скрыть пытаясь, неуверенно повела плечами.
— Чёртов щенок… зачем влез в мою жизнь… — Жалобно прошептала, то ли обвинить, то ли что-то спросить пытаясь. Руки от лица убрала и они с какой-то неестественной тяжестью на бёдра упали. — Так странно… не зная твоих мотивов, полностью доверяю. Настолько сильно, что… будто люблю даже… порой мне так кажется. — Неуверенно этому признанию улыбнулась и тут же зажмурилась, как от боли скривившись. — А ещё очень хочется, чтобы всё оказалось просто игрой. С твоей стороны. — С усилием руку на весу удерживая, пальцем в меня ткнула. — Я не знаю, что сказать, что сделать должна, чтобы отступился. Что бы тобой ни двигало, ты должен уйти.
— Почему?
— Потому что молодой и красивый, потому что впереди у тебя большое будущее. Ты добьёшься успехов, под чем бы ни подписался. Точно это знаю. Такие как ты, не пропадают, а идут далеко вперёд.
— А я тебя хочу. Как думаешь, добьюсь? — Невесело усмехнулся, а она взгляд отвела, не желая правды в моих глазах видеть.
— Пала ниц у твоих ног, Татарин! — Рассмеялась Измайлова, разведя руки в стороны.
— Так не пойдёт. — Не одобрил я выпад и она понимающе поджала губы.
— Конечно, не пойдёт, разумеется! — Множественно кивнула. — Ты создаёшь вокруг меня иллюзию, Татарин.
Заговорила Измайлова предельно серьёзно и я подобрался, понимая, что сейчас будет бить. Словами, фактами, категоричными решениями. А принимать удары нужно стоя. Так учил отец, и эти уроки я запомнил. И она, будто тоже зная эту истину наверняка, выждала, пока плечи расправлю, пока подбородок вскину, пока челюсти сожму, чтобы собственный язык не откусить, когда первый удар прилетит.
— Иллюзию счастья, заботы, свободы. Мне это нравится, и я иду за тобой. Пока смотрю в глаза, пока голос слышу, я в эту иллюзию верю, а когда контакт потерян… остаюсь той, кто я есть. Следующая фраза глупо прозвучит… вроде не так давно это было, но иногда кажется, что в прошлой жизни… так выглядит всё из дня сегодняшнего. Словно через призму, словно на старинных снимках, словно и человек тогда был другой, а сейчас вот я… такая… поломанная… Так вот, — Измайлова, смеясь, выдохнула, — так вот, я в твоём возрасте была, когда влетела по-крупному. Казалось бы, последний курс, диплом на носу, не до приключений должно быть, а вот мне захотелось кому-то, что-то доказать. Кому-то…
Многозначительно хмыкнула и я кулаки сжал, понимая, что в этом её последнем слове весь смысл скрывался. Для меня только он был закрыт, недоступен.
— Я хороший программист. — Зачем-то, будто для себя самой проговорила. — Но быть просто хорошим, знать, что сможешь, что достоин, иногда оказывается недостаточным. И в таких случаях требуется слово власть имущих. Крепкое такое слово, которое вовсе не за спиной уверенности в себе придаёт, а широко распахивает дверь задолго до твоего приближения. Возможно, даже с размаха. Возможно, даже ногой. Один заказ, второй, третий… Меня хвалили, обо мне говорили, сулили высокие гонорары. Варьировать по острию закона, склоняясь то на одну, то на другую сторону, нравилось. Это затягивает. Порой сама выкручивалась, иногда мне требовалось прикрытие, и я его получала, а потом просто перестала фильтровать происходящее вокруг. Теперь я понимаю: было вполне естественным, что влезла в крупные финансовые махинации. Играючи. Для галочки. В первый момент решила: большие деньги — большие проблемы и только потом,
За пять лет объектов было много. Пожалуй, намного больше, чем готов выдержать нормальный человек. Наверно, судить о нормальности в моём положении уже один из клинических симптомов… Ближний бой. Так называл этот метод мой куратор. Когда информацию нужно было вытащить из компьютера, не подключённого к сети. Когда нужно было выудить информацию, которая и в компьютере-то не хранится. Всё просто вроде, только вот по нервам бьёт хорошо. Особенно если клиент найдётся несговорчивый. Ты, наверно, заметил, как я веду себя в постели, как до неё, как после?
— До и после ты чувствуешь себя совершенно свободно. Ты себя контролируешь.
— Молодец, Татарин, ты способный мальчик. Психи мне попадались, пожалуй, чаще, чем нормальные. Настолько часто, что возникла мысль, а есть ли в принципе в сфере больших денег и власти эти самые нормальные. Наверно, бывает страшнее, но я к такому повороту оказалась не готова. Я домашняя девочка. Мамина и папина дочка. Получала всё, не повторяя просьбу дважды. Я брала уроки фортепиано, учила языки и мечтала стать великим музыкантом, играть в знаменитом на весь мир оркестре, а в далёком будущем сделать сольную карьеру. Я влюбилась в шестнадцать лет и считала, будто это лучшее, что произошло со мной в жизни. Я хотела получить его себе и ни перед чем не остановилась, за что и поплатилась теперь. Дура, понятное дело, но я такая. Считала, что мне всё можно, всё позволено… Слабая, ранимая, нуждающаяся в защите! Я хочу быть такой, я быть такой привыкла! Вот только… больше не получается. Мне доходчиво растолковали, что жизнь непростая штука. Оговорили новые правила, и я научилась по ним играть. Приспособилась. Оказалось, привыкнуть можно к чему угодно… И в этих новых условиях всё время нужно что-то решать, справляться, преодолевать. И всё самой, всё в одиночку. — Измайлова воздухом, как сигаретным дымом затянулась, грустно улыбаясь. — Я устала, Татарин. — Призналась, голову в плечи втянув. — Не хочу ничего. Даже спокойствия уже не хочу. — Нервно губу прикусила. — Гнилая насквозь. Отвращение к самой себе любой эгоизм пересиливает. Я вот смотрю на тебя и больно! — Оскалилась и так застыла, будто с эмоциями не справляясь. — Прикасаюсь, а у самой кончики пальцев тысячи иголок словно насквозь колют. — Сдавленно рассмеялась, собственные руки в этот момент рассматривая, возможно, даже в реале эту боль ощущая. — Позволяю тебе остаться и сама себя проклинаю, за то, что… как тварь, как грязь липну! Такого сладкого мальчика замарать пытаясь. — Проговорила и тут же пояснить поторопилась. — Ты не идеал, я знаю. И есть в тебе что-то такое, позволяющее думать, что не чище меня, что мразь такая же, что псих. Чувствую это, об этом инстинкт самосохранения вопит, когда на меня смотришь. Спрятаться хочется от тебя, укрыться. Это понимаю и всё равно уберечь хочу! — В глаза посмотрела и хотела, чтобы услышал, чтобы понял, чтобы сам ушёл… — Чего-то ты от меня хочешь, это я знаю тоже. — Голову склонила, наблюдая за тем, как эту её правду проглочу, не подавлюсь ли. — Встречались? Знакомы? Дорогу тебе где-то перешла? — Варианты перечислять принялась и скривилась, ни на один из них отклика не приметив. — Ты не обижайся, но даже если и было что, вряд ли вспомню. Лучшие психологи память подчищают, чтобы раньше времени не загнулась, не сдохла. Гипноз, внушение, уколы какие-то, что как ластик карандаш на бумаге, память стирают. Однако всё не убрать. Ты это знаешь, ты сам это понял, когда в первый раз трахнуть меня попробовал. Организм помнит эту боль неосознанно, на бессознательном уровне. Ты столько раз говорил, что красивая, а я ненавижу себя, потому что на теле пластики столько, что, пожалуй, новую слепить было бы дешевле и проще. Эти шрамы… они практически невидны, незаметны, но они есть! Иногда сдохнуть казалось проще, чем очередную ночь пережить, но наша медицина поистине творит чудеса, Татарин! Ты прикасаешься ко мне, подстраиваясь, ласково, казалось бы, нежно, осторожно. Никто до тебя так не касался, а у меня внутри всё в узел закручивается в ожидании, что в этот раз ты будешь вести себя по-другому! Что снова приду в себя в гос. клинике, где каждая собака меня в лицо знает. И кровь засохшую буду ногтями отдирать, зубами отгрызать с кожи, потому что она словно впиталась, желая прорости, желая всем показать, какая я есть!