Лекарство от скуки
Шрифт:
Новый уровень доверия. Новый уровень понимания. Я знал, что Измайлова впустила меня в свою жизнь. Пусть на порог только, пусть одной ногой ступил, но я наглый, туда, куда стремился, прорвусь. Теперь она улыбалась, ощущая прикосновения, а вовсе не напрягалась, опасливо оглядываясь. Плавно выдыхала, чувствуя, что со спины приближаюсь, а не так, как пару дней назад всего, руки в кулаки сжимала. И подстраивалась под губы, когда целовал. Она хотела что-то в себе изменить, и это была победа. Моя. Личная. За которую ничего отдать не жалко!
— Я пойду за тобой на край света. — Прошептала,
Расслышав её слова, замер, и ладошки, которыми по груди водила, пену размазывая, своими накрыл, сбежать не позволяя. Обернулся медленно, посмотрел в глаза, удивляясь тому, что спрятаться не пытается. Она сказала то, что хотела. Наверняка знала, что какое-то опасение, от её слов исходящее, сейчас почувствовал. Нахмурился, когда догадка достигла сознания: это условие было.
— Какие мысли прокручиваются в твоей голове, Наташ? — Опомниться призвал, а Измайлова зажмурилась, губами к мокрому плечу прижалась и наигранно весело рассмеялась.
— Остановиться боюсь! А вдруг мир в это мгновение рухнет… — Как-то странно проговорила она и кожу на шее царапнула. — Собирайся, я подброшу тебя в институт. — Отрапортовала до того, как смог задать свои вопросы и совсем скоро сделала вид… да, да, сделала вид, что этих слов сказано не было.
Вот только я сладким мальчиком быть устал. И то, с какой показательной лёгкостью Измайлова успевает пнуть меня, как только повернусь к ней спиной, достало. Злость вспыхнула и единственное, что я понимал чётко: её шею свернуть нельзя. Держать сильно, но не давить. Растопыренные пальцы, точно лапы огромного паука, оплетали тонкую шею, подпирая углы нижней челюсти. Она, повинуясь единственному, чему в принципе научилась повиноваться: силе, задрала голову, в попытке оказываемое на неё давление снизить. А в глазах страха нет!
— Ты не поняла, солнце! — Улыбнулся я и прижался губами к её, искривлённым от напряжения. — Светить только для меня будешь. — Прошептал, всего на миллиметр отстранившись, заставляя эти слова проглотить. Тогда отпустил, а она смотрела на меня так, будто увидела впервые. Потом только опомнилась, взгляд виновато опустила и закачала головой.
— Я всего лишь сказала правду. — Пробормотала, словно и сама в этих словах уверена не была. — Ты ведь так любишь правду!
— Я тебя люблю. И на этом круг замкнулся. — Жёстко возразил. Измайлова вздрогнула, но взгляд так и не подняла.
— Как? Ещё и меня? — Криво улыбнулась, вроде бы удивляясь, выводя на какой-то неведомый до этого уровень бешенства. Всё внутри закипело. Я к ней шагнул, но сдержался, и прикасаться не стал. Знал: только больно сделать могу. Сегодня только так.
— Ты о чём сейчас?
— Ну… как же… и в глазах космос, и голос её как шум прибоя… Твои слова. — Бросилась фразой, а я подачу ловить не стал. Протяжно выдохнул, кончик языка зубами прижал, пыл охлаждая.
— Слова не имеют смысла, если услышать их не хотят. Я люблю тебя. — Повторил твёрдо и, казалось бы, не позволяя задумываться о вариантах и вариациях смысла. Вот только Измайлова на это признание безразлично пожала
— Все по-разному любят. Я, например, так, как ты, не умею. — Прошептала практически, а я опять возразил. И опять громко. Чтобы запомнила.
— А я научу! И этому тоже. И жизнью наслаждаться, и любить её…
— Научишь? Как котёнка, наверно… В непроницаемый пакет и под землю!
— Даже подумать страшно, но отчего-то я уверен, что с пакетом и землёй ты справишься сама. — Заметил, а Наташа, как от удара от этих слов пошатнулась. Замерла, глаза на меня тараща, задрожала, а потом улыбнулась. Нервно, вымученно.
— Ах да, я же совсем забыла: ты знаешь всё…
Взгляд исподлобья стал понятнее любых слов, и Измайлова улыбнулась шире. И словно за это знание меня ненавидя, она злобно оскалилась.
— Заканчивай, не то опоздаем. — Полотенце с крючка сорвала и мне в руки бросила. Вода в душе продолжала шуметь, а я стоял один посреди огромной ванной комнаты, осознавая, как сглупил.
— Но ведь можно ещё что-нибудь сделать? — Как-то беспомощно прозвучали слова Гурина.
Он стоял перед боксом, где, пристёгнутая к больничной койке, лежала Измайлова. Стояли он и её лечащий врач. Тот, к слову, казался совершенно безразличным и постукивал пальцами по стене, Гурина явно поторапливая. Виктор Евгеньевич посерьёзнел и фривольное поведение из образа врача ушло.
— Отработанный материал. — Проговорил в ответ, любые варианты отметая, но тот не уступал. Посмотрел прямо, подавляя волю. Зубы сцепил, пересиливая желание «светило» удавить.
— Я говорить красиво не умею, потому скажу, как думаю: что хочешь делай, но если не поставишь её на ноги — устроишься на соседней койке.
— Виктор Евгеньевич, я чудесами не занимаюсь… — Нетерпеливо выдохнул врач, но губы поджал, осознавая, что его мнение уже никого не интересует.
Я стоял тогда чуть в стороне и со скучающим видом рассматривал незамысловатый узор на стенах. Вот уж точно знал, что спорить с Гуриным — всё равно, что масла в огонь подливать. Потому и поглядывал с полуулыбкой на то, как эскулап из шкуры вон вылезть готов, пытаясь тому пояснить, что любимая сотрудница радовать товарища полковника больше не сможет. Вопрос был решён, добро на «пустить в расход» не дали, и «белый халатик» удалился по коридору в сторону ординаторской. Гурин же снова завис у тусклого окошка в одноместный бокс.
— Долго ещё торчать здесь будем? — Не сдержался я, явно позволяя себе лишнего, но ко мне Гурин был на удивление терпелив и лоялен, потому тактично промолчал, оставляя глупый вопрос без ответа. — И что это ты о ней так печёшься, я не понял? — Коротко хмыкнул, но полковник даже не повернулся в мою сторону, и я подошёл сам. Тоже в окошко заглянул.
— Её загрузили, что ли? — На бледное безучастное лицо по ту сторону стекла покосился. С наигранным сожалением выдохнул. — Неприятно, наверно, осознавать, что девочка не может тебе обрадоваться так искренне, как этого достоин? — Полковника поддел, а он воздух в себя сквозь сжатые зубы втянул.