Лекарство от скуки
Шрифт:
— Ты не тот, кем хочешь казаться… — Беспомощно прошептала, а он руками развёл.
— Обвинить всегда проще, чем понять. Катишься по наклонной, Измайлова! Деградация — это страшно.
Усмехнулся и нервно губы языком обвёл. Глянул на меня коротко и воздуха перехватил, словно сорваться мог, а сдержался.
— Наташ, ты понимаешь, я уйду сейчас, а это ничего не изменит. Ты боишься того, что чувствуешь? Боишься того, что чувствуя я? А бояться того, что «не чувствуешь» это как, нормально?
Сказал, как пощёчину хлестанул. Так, что задохнулась
— Ты считаешь, что я не смогу полюбить? Что не найдётся тот, кто сможет полюбить меня?
— Я считаю, что жизнь одна и эксперименты в ней чреваты. — Рыкнул он на мой выпад. Агрессивно и зло. Рыкнул, вынуждая пятиться.
— А я ответственности не боюсь.
— Я боюсь. За тебя в первую очередь. Напорешь ошибок в горячке, а что потом? — Легко усмехнулся, словно с самим собой рассуждая, а я внезапно озябшие плечи растёрла и прошептала:
— Главное, я буду знать: ты не бросишься их исправлять. — Сказала и едва не осела, так он посмотрел.
— Что? — Поморщился, не веря услышанному. — Что ты имеешь в виду? — Корпусом вперёд подался, голову в плечи вжал.
— Уходи, Олег. Сейчас.
— Ты за меня решаешь, что ли? — Поразился, удивился такой наглости.
— Уходи.
— А кто тебе право такое дал?! — Оскалился и цыкнул зубами. — Взрослая? Самостоятельная? Грош цена этой твоей взрослости, когда собственные желания отстоять не можешь.
— Грош цена твоей взрослости, если желание выше здравого смысла ставишь. — Попыталась дать отпор, а он рассмеялся в голос. Зло, с надрывом, с едва сдерживаемой агрессией.
— Я уйду сейчас, но только для того, чтобы тебя не задушить. — Головой покачал, своих же порывов не одобряя. — Очень хочется…
— Ты уйдёшь, потому что это будет правильным.
— Но я вернусь. — Поддакнул, а я всё же осела, бестолково прикрывая голову руками, волосы к затылку собирая.
— Следить будешь? — Вопрос проронила, а на деле ответ знала наверняка.
Татарин ко мне приблизился, ладонь на спину положил, попытался ею провести, успокаивая, только не вышло ничего: рука дрогнула, пальца, причиняя боль, впились в кожу.
— Прости, но доверия к тебе никакого. — Зарокотал, посмеиваясь.
— Отпусти, Татарин, отпусти сейчас.
Выслушав просьбу, он на корточки передо мной опустился, дождался, пока на требовательный взгляд ответила, и медленно выдохнул, напряжение внутри удерживая.
— Будем считать, что этого разговора не было. — Холодно резанул и ушёл, хлопнув дверью. И у меня было всего несколько часов, чтобы сбежать. Если не от него, так от себя точно.
Глава 24
Выплакавшись, выкричавшись, я схватила паспорт, номера счетов, смену белья на сутки и из квартиры выскочила. Билет купила на ближайший рейс. Летела в никуда, наивно полагая, что так затеряться проще. Потом только, в кресле самолёта устроившись, невроз успокаивая, осторожно прикрыла глаза: камеры, общая электронная система оповещения вокзалов и аэропортов. Сама, не испытывая трудностей,
Успокоившись, отдышавшись, словно со стороны на себя взглянула и горько усмехнулась, осознавая, в какой паутине с таким удовольствием путалась. И прозвучавшие слова иначе воспринимались, вскользь брошенные фразы молотком долбили по нервам. Ослепла и оглохла, пока под его влиянием находилась, а сейчас рот ладонью сжать хотелось, чтобы на очередной возглас, крик не сорваться. Вспоминала образы и видела то, что упускала ранее, прокручивала в памяти моменты и ёжилась, улавливая то, что замечать не хотела.
Олег. Особенный мальчик. Другой, уникальный… Притягивал взгляд, возбуждал фантазию, зарождал желание встретиться вновь. В нём была сила, уродливый отпечаток власти, уничтожающее изнутри ощущение вседозволенности. Всё это минует обычного человека и намертво застревает в таких, как он.
Испорченный с малолетства… Как наяву перед глазами стоял файл с информацией по Татарину. Биографию правят, если в этом есть нужда, его же просто взяли и переписали начисто. Теперь это знаю, в этом уверена. Он из тех, кто давно спутал реальную жизнь с бликами собственной больной фантазии. Из тех, кто, этой фантазией движимый, играет без правил.
Таких, как он, выбирают из десятков, сотен, тысяч других подростков и подпитывают, развращают, позволяя ощутить и запомнить вкус крови. Подсаживают на жестокость, давая возможность выпустить внутренних демонов, раскрыть и взрастить их.
Группа зачистки. Бешеные псы. Так в стенах конторы ознаменовался их отряд. Поговаривали, что большая часть личного состава славилась своей жестокостью. «Типичные бытовые маньяки» — как-то усмехнулся Гурин. Секретное спецподразделение. Мясники, живодёры. Те самые люди, что выполняют приказ, не оглядываясь на нормы морали, законы, устои. Их спускают с цепи, когда объект выдал максимальный результат, а отпустить его просто так уже давно казалось невозможным. «Уничтожить!» — звучал тихий и ужасающий своим хладнокровием приказ, и они срывались с места, жадно лязгая зубами, подрывая почву под жёстким протектором. Грязная работа. Страшные люди. Мёртвые души. Кривые ухмылки и пустые глаза. Они по натуре одиночки и навечно в неразрывной связке с собственной одержимостью.
Перемалывая по сотому кругу последний год, понимаю, что просто не хотела, отказывалась замечать несостыковки, отмахивалась от предупреждающих звоночков, закрывала глаза на очевидное.
Инстинкты течной сучки намертво заглушили во мне благоразумие. Горящий взгляд и откровенные признания плотным капканом сомкнулись вокруг. Не больно. Вкусно. С восторгом предвкушения. Так, что вырваться не хотелось… а лишь получать. Больше и больше! Заставляя замереть в ожидании и желать новой встречи, очередной дозы!