Лекарство против страха
Шрифт:
— Придя в наш город, проповедовал ты, что нет жизни вечной и нет царствия небесного, а есть только познание природы человека и лечение его чародейскими снадобьями твоего учителя Парацельса. Отрекаешься ли ты от мерзких еретических догм колдуна и богохульника Теофраста Гогенгейма?
— Скорее небо упадет на землю и восток сойдется с западом, чем отрекусь я от добросердной мудрости отца и наставника своего! — доносится шепот Азриеля.
— Говорил ли ты в трактире «Желтый осел», что великий отец реформации Мартин Лютер и богопротивный папа Юлий — свиньи, жрущие из одного корыта человеческого невежества?
— Говорил и думаю
— Сотворил господь иудеев, еретиков, умников совратителями доброго христианского человечества, — говорит Кальвин и взмахивает широким черным рукавом рясы, и дымное смолистое пламя чадко вспыхивает на помосте.
— Не хватит вам дыма от костров всей Европы, чтобы затмить свет разума и совести! А-а-а! — несется над площадью пронзительный крик Азриеля.
Лопается на лице белая кожа его, с шипением и треском горят рыжие волосы, и кровь вместе со слезами течет на грудь.
И закричало во мне сердце в стремлении облегчить его последнюю муку ужасную:
— Азриель, сын души моей, слышишь ли ты меня? Слышишь?..
Падает его голова на грудь, и весь он скрывается в столбе гудящего, урчащего, как зверь, пламени.
И тьма беспамятства, как огонь, поглощает меня…
Глава 20. Лекарство против страха
Машина притормозила у подъезда. Здесь я оставил наряд и пошел наверх. Медленно поднимался по лестнице и вспоминал, как совсем еще недавно — две недели назад — спускался из квартиры Чебакова и размышлял о преимуществах ситуации, когда есть много кандидатов для примерки неудобного серого платья подозреваемого. Тогда на этой лестнице было очень тихо и пусто — послеполуденное время, разгар рабочего дня, и застать дома можно только такого дармоеда, как мой обаятельный кандидат Борис Чебаков. А сейчас из-за всех дверей на всех этажах доносился шум, голоса, музыка, невнятно галдели телевизоры, надсадно гудели бескрылые самолеты-пылесосы, на третьем этаже танцевали, на втором ругались муж с женой, кто-то громко хохотал и тоненько плакал ребенок. И из всех квартир плыли запахи еды. Внизу жарили рыбу и горьковатый запах крепкого кофе окрашивал стоялый пыльный воздух подъезда в коричневый цвет. На следующей площадке я окунулся в теплый аромат только что испеченного теста и вспомнил почему-то, как моя мать во время войны пекла нам на керосинке хлеб в круглом «чуде». Пахло апельсинами, жареным мясом и подгорающим на сковороде луком. Судя по чесночной волне, на четвертом этаже варили студень. Поднимаясь по лестнице, я будто прорезал многослойный пирог запахов вечерней трапезы большого трудового дома.
А из-за двери квартиры Чебакова ничем не пахло.
Я постоял перед дверью, раздумывая, держит ли Чебаков у себя дома пистолет Позднякова. Наверное, нет.
Ему он не нужен. Он ведь безвредный, как бабочка-махаон. Сволочь!
Нажал кнопку звонка, и сразу же дверь открыли, будто ждали меня.
— А… — сказал Борис Чебаков и оборвал невольно вырвавшийся возглас. Ждал-то он, конечно, не меня.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Здрасте, — кивнул он. — Если не ошибаюсь, инспектор Тихонов?
— Не ошибаетесь, Чебаков. Вы вообще редко ошибаетесь.
— Чему обязан? — гордо подбоченился Чебаков; он был в красиво расшитом халате и золоченых тапках с загнутыми носами на босу ногу. Приглашать меня в квартиру он был повидимому, не намерен — мы разговаривали
— Чему обязан? — повторил он.
И по лицу его было не понять, насторожил его мой приход или он все еще считает его случайностью. Я был почти уверен, что пистолета у него дома нет, но давать ему хоть малейший шанс не хотел.
— Вы обязаны вашему удивительному умению бережливо жить, — сказал я и щелкнул в кармане плаща предохранителем своего «Макарова». — Руки вверх, Чебаков! Вы задержаны.
Как сомнамбула, поднимал он медленно руки, халат на груди распахнулся, и я видел перекатывающиеся под ним крутые мышцы, обтянутые белой гладкой кожей. И с поднятыми руками Чебаков был похож на одну из своих фотографий, где он держит над головой ядро, позируя, наверное, для какой-нибудь спортивной скульптурной композиции.
— Кругом! — скомандовал я ему, и он послушно и поспешно повернулся. Я ощупал карманы его халата — пусто. — Идите в комнату!
Я сел в кресло, огляделся — ничего здесь не изменилось, все так же шагали по потолку черные огромные ступни.
— Надевайте свои штаны, ботинки, собирайтесь, — велел я ему.
— Руки можно опустить? — спросил он.
— Можно. Брючный ремень не надевайте, шнурки тоже — это все вам не понадобится. И галстук не нужен, возьмите лучше свитер.
— Как же я пойду без ремня?
— Будете держать брюки руками, это умерит вашу охоту побежать и отвлечет вас от праздных размышлений. Ваша главная беда — это праздность. А как говорит начальник МУРа Шарапов, с которым вы сейчас познакомитесь, праздный мозг — мастерская дьявола.
— Может быть, вы выйдете, пока я буду брюки надевать? Или мне тут при вас заголяться?
Я захохотал:
— Чебаков, от вас ли я это слышу? Откуда такая необъяснимая застенчивость? Давайте, давайте, без фокусов. Знаю я ваши штучки. Одевайтесь быстро.
Он сел на тахту, снял халат, натянул рубашку, взял одни брюки, отбросил, натянул другие, нагнулся и вытащил из-под тахты носки, придвинул ботинки и почти случайно подтянул поближе гантели.
Я постучал стволом пистолета по столу:
— Чебаков, гантелями сейчас заниматься не время, вы их лучше не трогайте, поверьте мне на слово. При вашей профессии крупная дырка в такой замечательной фигуре может испортить карьеру. И вообще я вас предупреждаю: не вздумайте устраивать со мной спортивные соревнования — по бегу, метанию, борьбе. Я вас просто застрелю. Поняли?
— Понял, — сказал он и каблуком отшвырнул гантель поглубже под тахту. — У меня к вам вопрос.
— Пожалуйста.
— На каком основании вы меня задерживаете? В чем вы меня обвиняете? И чем доказываете обвинение?
Я посмотрел на него внимательно, пытаясь понять, спрашивает ли он с целью уяснить для себя обстановку или это заявка к обычной волынке, уголовной увертюре, когда не взятый за руку преступник начинает петь угрожающие романсы о вмешательстве прокурора, партийных органов и советских инстанций. И я решил попробовать: все-таки он еще должен быть в шоке от неожиданности, он ведь не ждал меня и чувствовал себя уверенно.