Лекции по истории средних веков
Шрифт:
Государственная марка первоначально доставляла земскому или государственному вече немного хлопот, так как эту марку тогда составляла только, во-первых, пограничная, иногда очень обширная, но оставляемая в пустошь полоса земли, которую не обрабатывали, не уничтожали на ней лесов для безопасности от набегов соседей, и, во-вторых, – вновь завоеванные незаселенные земли. [29] В этой области, конечно, дел было очень немного: все управление государственной маркой состояло в запрещении на ней селиться или, в известных случаях, в разрешении занять ту или другую часть пустующей государственной земли.
29
Последнее особенно важно для объяснения англосаксонского народного поля (Volksland),
Остальная же территория делилась между отдельными сотнями, и общинно-поземельные дела этих волостей или сотен и их собрания были гораздо многочисленнее.
Во время Цезаря все земли общины – пахотные поля, луга и леса – состояли под исключительным ведением сотенного или волостного собрания.
Во время Тацита количество подведомственных ему земель становится гораздо меньше, так как пахотная земля уже распределена между сельскими общинами, и все вопросы, касающиеся пользования ею, не находятся в ведении сотни и сотенной сходки; но леса и пастбища оставались еще большей частью общим владением и состояли под управлением сотни или волости.
Далее, в третьем пункте, функции обоих вечевых собраний расходятся, области их компетенции различны. Только земская община, только общегосударственное вече решает вопросы о войне и мире; оно одно дает право свободы несвободным; в ней юноша объявляется совершеннолетним, наконец, только здесь избираются principes вожди, старейшины, судьи отдельных волостей. Это последнее обстоятельство делает отношение между вечевыми собраниями обоих видов наиболее ясным. Сотня не имеет никаких политических прав и полномочий: она не представляет отдельного государства в государстве, а только часть, подразделение государства; она находится в подчиненном отношении к земскому вече, к земле как к целому. Если бы нужно было обозначить оба собрания – земское и сотенное – по главному характеру подведомственных им дел, то пришлось бы сказать, что сотня – судебная сходка, земля – политическое вече.
Организация обоих собраний, так же как и организация земли и волости, различны. Во главе волости или сотни необходим судья, старейшина, главарь (principes); во главе земли и земского вечевого собрания – конунг может быть и не быть. Еще существенное отличие: устройство земли – это особый совет старшин, старейших лучших людей.
«De minoribus rebus principes consultant, de maioribus omnes, ita tarnen, ut ea quoque, quorum penes plebem arbitrium est, apud principes pert-ractentur» (Germ., 11), то есть менее важные дела эти старшины (лучшие люди) решали самостоятельно, более важные – по крайней мере подготавливали к решению в народном собрании. Некоторые ученые утверждали, что совет старейшин состоял преимущественно из знатных людей, эделингов, но это совершенно несправедливо.
Мы не имеем точного определения, кто имел право участвовать в совете; вероятно, что такого определения вообще не было. На основании слов Тацита, впрочем, мы можем заключить очень ясно, что едва ли это право принадлежало исключительно знатным людям. Когда Civilis задумал свое восстание против римлян, он созвал на совет «знатных людей племени» и наиболее способных из простолюдинов (Tacitus. Historiae. L. IV, 14). Так, конечно, бывало и в других случаях. Знатное происхождение заменяло недостаток личных способностей и заслуг; мужество, опытность, слава, старость давали и свободному простолюдину место и влияние в совете. То же было и позже, в средние века. У фризов, например, до IV столетия, кроме общего собрания – веча, существовал совет из 46 выборных лиц из старшин и духовенства. Они оправдывались перед императором Валентинианом в набегах на римскую территорию, говоря, что это делают вследствие решения совета вельмож (Ammiani Магсеllini Rerum gestarum. Lib. XXX, 6).
Народные собрания у древних германцев, по рассказу Тацита, были обыкновенные и чрезвычайные. Первые созывались в обыкновенные дни, во время новолуния и полнолуния. Тацит замечает (Germ., 11), что свобода германцев вредит до некоторой степени скорому ходу дел в их собраниях, потому что они собираются не все вдруг и проходит несколько дней прежде, чем все сойдутся. Германцы сходились для совещания под открытым небом, на высотах или в долинах, преимущественно вблизи мест, где совершалось поклонение богам. Свободные люди, составлявшие собрание, являлись туда вооруженными. Ношение оружия было важным правом свободного германца и составляло признак его свободы. Не являвшиеся без уважительной причины подлежали наказаниям. Что касается самого хода
Одобрение, удовольствие, принятие предложения выражалось потрясением оружия, неодобрение – просто шумом. Самое почетное выражение согласия состояло в аплодисментах оружием («si displicuit sententia, fremitu aspernantur; sin placuit, frameas concutiunt: honoratissimum adsen-sus genus est armis laudare» – Germ., 11). Таким образом большинством голосов решалось дело, если и не правильной их подачей, то, по крайней мере, судя по общему впечатлению.
Наряду с вече иногда являются у древних германцев короли, конунги (у Тацита – reges, в отличие от principes). [30] Из сведений, сообщаемых нам Тацитом, видно, что некоторые племена имели королей, другие же нет, хотя при этом он упоминает везде о существовании королевского рода, из чего можно заключить, что монархическая власть не составляла особенности отдельных племен, так как почти у всех в разное время замечается смена безкоролевья и правления исключительно вечевого королевским правлением.
30
Слово «Konung» (K"onig), как по значению, так и по звуковому составу представляет полное соответствие славянскому «князь».
Но там, где был король, он являлся носителем и представителем государственной власти. Римляне, говоря о войнах с германцами, упоминают, что иногда король объявлял войну, иногда же – народ. Король был верховным жрецом, он же – верховный судья, то есть председатель на общенародном, вечевом собрании и предводитель на войне. В последнем случае он равен герцогу – военачальнику; вследствие этого сходства некоторые ученые выводили королевскую власть из герцогской, исключительно военной, говорили, что во время общей опасности выбирался общий вождь – верховный, который, когда опасность миновала, не слагал с себя власть, а оставлял за собой и даже передавал ее потомству; таким образом, первоначально выбранный герцог обращался в наследственного конунга. Но вряд ли это справедливо. «Reges ex nobilitate, duces ex virtu-te sumunt», – говорит Тацит (Germ., 7), a Цезарь указывает на то, что у германцев «in pase nullus est communis magistratus, sed principes regio-num atque pagorum inter suos ius dicant controversiasque minuut» творят суд и улаживают споры (Comment, de bello gal., VI, 23).
A на время войны избирался dux вместо короля. Да и вообще Тацит постоянно различает и правильно употребляет слова тех и dux. Существенное отличие конунга от герцога в том, что в мирное время герцог обязан слагать свою власть, тогда как власть конунга была прочной. Германцы, несмотря на свою воинственность, все-таки считали нормальным положением жизни страны и народа мир, а не войну, поэтому-то и власть конунга – главы народа во время мира постоянная.
Немецкие саги часто прославляли королей, которые мирно сидели у себя дома, посылая на войну своих богатырей; королевская честь вовсе не требовала того, чтобы он сам ходил в битву во главе своего войска. Он является хранителем мира по преимуществу. Этот мир – честь короля. Кто нарушает мир и начинает раздор и вражду, тот оскорбляет короля и обязан заплатить «мировые деньги» – пеню, так же как господина дома оскорбляет тот, кто у него обидел другого словом или пригрозил ему оружием.
Короли избирались «ex nobilitate», как говорит Тацит в только что приведенных словах, из среды благородных фамилий; наследственности в строгом смысле не было, хотя по смерти короля избрание обыкновенно ограничивалось одним из членов его же фамилии. Очевидно, что это избрание совершалось по установленным обычаем обрядам. Сначала провозглашалось имя кандидата, потом его поднимали на щит и три раза обносили вокруг собрания, чтобы показать народу. У скандинавов его ставили на камень. Если предлагаемый кандидат был угоден народу, то одобрение выражалось обычным громом оружия, заменявшим подачу голосов. Затем новоизбранному королю давали в руки копье, которое служило символом власти, и начиналась народная присяга верности.