Лексика русской разведки. История разведки в терминах

Алексеев Михаил Александрович

Сохранилась следующая приписка к не дошедшему до нас письму А. В. Кикина, командовавшего корпусом под Митавой, к Петру I от начала февраля (до 6 числа) 1706 г.: «Сего ж дня поимали мы зде шпиона, который с пытки сказал, что он принес писмо к писарю Митавскому, который имел давно карешпонденцию с полковником Кнорингом, и того же часу оный писарь взят за арест; и что явитца, о том буду писать немедленно. О Леингопте [граф Адам-Людвиг Левенгаупт, шведский генерал-майор, находился тогда в Риге] сказывают шпионы, которые были посланы отсюду, что стоит и доднесь [доныне] во всякой готовности к походу»⁴⁰².

В начале XVIII в. вместе с термином шпион появляются многочисленные его вариации шпег, шпик, шпиг, спег уже, по большей части, с отрицательной коннотацией. «Ведомость здесь есть, что едет к Москве купеческим образом грек, имянем Костянтин Иванов, житель из села Нового, – писал 12 сентября 1704 г. в Посольский приказ из Нарвы «из походу чрез почту» канцлер Федор Алексеевич Головин, – но не для купечества, [а] ради всяких проведываний, яко шпег»⁴⁰³. Возможно, варианты шпег, шпик, шпиг, спег применялись к именованию неприятельских разведчиков, а слово шпион пока оставалось нейтральным.

Судьба шпика (шпега) была незавидна, особенно в военное время. Командир драгунского полка полковник Боур (Баур Родион Христианович), сын лифляндского крестьянина, состоявший на русской службе, докладывал Петру I о поимке шпика: «А октября 14-го дня достал я шпика, и тот шпик пытан дважды; и что говорил роспросные речи, послал к тебе, государю, а его хочу обвесить по Ри[ж]ской дороге, по ту сторону замка»⁴⁰⁴.

Семантическое наполнение слов шпик, шпег все чаще приобретало отрицательную окраску. Так, 17 декабря 1705 г. А. Д. Меншиков, руководивший боевыми действиями против шведов в Литве, сообщал «из Гродни» [Городень, с конца XVIII в. – Гродно] Петру I: «Господин капитан… При сем доношу: вчерашняго дня намерился было я ехать к Рену [Ренне Карл Эвальд, из остзейских дворян; на русской службе с 1702 г.; генерал-майор; возглавил первое русское «драгунское генеральство» из 6 драгунских полков], и как чрез реку… стали переправливатца, тотчас прибыл сюда прусской посланник, для которого принужден я до сего дня здесь умедлить… Помянутой господин посланник, по-видимому, знатно [ясно, очевидно], что ни с чем приехал; которому, по моему предложению, хотя к Москве ехать и не хотелось, однако ж я по возможности к тому ево принудил (понеже сам, ваша милость, изволишь ведать, что здесь шпигам весма быть не надлежит)»⁴⁰⁵. Видимо, в целях конспирации А. Д. Меншиков именует русского царя «господин капитан».

А для литовского гетмана слово спег оставалось нейтральным по стилистической окраске – он так называет своих осведомителей. «А ныне краткое чиню доношение, что пошедчи з господином генералом Боуром на Ковно в намерении на неприятеля ударить, которой от Жолудки до Алыки роз<по>ложился, – писал русскому царю 11 марта 1706 г. великий гетман литовский Михаил Серваций Вишневецкий, – но в Ковне чрез спегов моих получил ведомость, что с 5 000 шведов со всеми поляками, которых около 100 хоронгвей, в Вил<ь>ню пошли»⁴⁰⁶.

23 апреля 1715 г. вступил в действие «Артикул воинский с кратким толкованием»⁴⁰⁷, представлявший собой первую попытку систематизации российских уголовно-правовых норм. В «Артикуле» слова лазутчик и шпион рассматриваются как синонимы, имеющие отрицательный семантический оттенок. Так, в главе «О измене и переписке с неприятелем» встречаем: «Никто из пленных да не дерзает письма свои сам запечатывать и тайным образом оныя пересылать… Ежели пленной против сего поступит… он подобно шпиону почитается или лазутчику, посланному от неприятеля, дабы о состоянии неприятельском уведомится, которые по воинскому резону и обыкновению повешены бывают»⁴⁰⁸. Здесь к термину лазутчик пришлось добавить пояснение «посланный от неприятеля», а шпион уже понимается однозначно: это враг. Буквально слово в слово этот текст был повторен в 16-й главе «Устава воинского» 1716 г. «О измене и переписке с неприятелем⁴⁰⁹.

В уже упоминаемой «Тилемахиде, или Странствовании Тилемаха, сына Одиссеева» 1766 года В. К. Тредиаковский не ограничился пояснением слова прелагатай словом лазутчик, а счел необходимым под буквой «ш» в «Указании вещам по алфавиту» привести следующее толкование: «шпионы, по-нашему лазутчики и подзорщики Адрастовы»⁴¹⁰. Здесь, в поэтическом художественном произведении, однако, слово шпион применено к сторонникам Адраста, своим людям. На протяжении всего XVIII века это слово, скорее всего, по-разному воспринималось русскими людьми: военные раньше стали употреблять его для обозначения вражеского осведомителя, а в литературных кругах оно оставалось нейтральным.

Почти одновременно со словом шпион появляются производные от него: шпионство, шпионка, несомненно, с отрицательной стилистической коннотацией, что отразилось в воинских документах.

Летом 1704 г. в ходе Северной войны русскими войсками был взят принадлежавший Швеции город Дорпат (Дерпт). «Дерпские жители иноземцы ездят в уезд для покупки себе хлеба и всякаго запасу, – писал в докладе на имя Петра I обер-комендант Дерпта Кирилл Алексеевич Нарышкин в начале 1706 г., – а неприятель стоит тут же в уезде, и те дерптские жители всегда с неприятелем видятца, и от того опасно шпионства; а ежели их из города не выпускать, то им прокормитца нечем. И о сем что ваша милость изволит?»⁴¹¹. На докладе обер-коменданта Дерпта от 24 февраля 1706 г. Петр I написал: «Посылать их писма в уезд [осматривая] с русскими, а их не пускать»⁴¹². В течение нескольких лет после взятия города жители шведской национальности в значительной части были переселены во внутренние области России, но немцы и эстонцы оставались на своих местах.

В начале февраля 1706 г. главнокомандующий русской армией в Речи Посполитой Георг Бенедикт Огильви (генерал-фельдмаршал-лейтенант шотландского происхождения, на службе в русской армии был в 1702–1706 гг.) сообщил из Гродно, что им задержана женщина, подозреваемая в шпионаже. Дело оказалось запутанным. На первом допросе у А. Д. Меншикова женщине удалось отвести от себя подозрения в причастности к шпионажу, и ее поселили на квартире у скорохода Франциска. Позднее выяснилось, что женщину по личному распоряжению шведского короля отправили с письмом в Гродно, где располагался штаб русской армии. После этого она была переброшена обратно к шведам с письмами «от немцев» к Карлу XII. Затем женщина снова появилась в Гродно уже с письмами от шведского короля. Об этом говорит пространное письмо фельдмаршала Г. Б. Огильви на имя Петра I. «Из Гродня 2-го февраля. Женщина, которая в дозрении была, что от короля швецкого шпегом прислана, – писал Огильви, – при допросе сказала, что ее муж в Стародубском полку служил и к шведам пошол. А как прошлого лета под Варшавою шведы сасов [саксонцев] збили, король шведской… ее призывал и ей богатую награду обещал, ежели шпегом в русские полки пойдет, на что по ее воли… отвезена х князю Александру Даниловичю в Гродню. Князь ее к себе призвал и спрашивал, ежели она не в шпегах прислана, от чего она запиралась и сказала, что муж ее прапорщиком в Горбове полку… Вскоре после того паки ее князь Александр к себе призвал и жестоко допрашивал, но она постоянно всего запиралась, и после того к скороходу Францышку в дом отдана. В некоторые дни после того жестоко плакать почала, на что Францышкова жена причины сего плачю спрашивала, и она отвечала, что опасается смерти или полону мужа своего, а после б сего совершенно разсуждали, что она шпегом прислана; на что Францышкина жена ее тешила и печаль сию по взятым в полон росказывала, на что женщина смелея стала, дозналась, что от короля швецкаго нарочно прислана, дабы писмо, которое под подошвою имеет, в дому князя Александра Даниловича бросила, и оное писмо отдала Францышке, и он принял то писмо, будто немного на оном писме надлежит, однако же з двемя лекарями и с малым Францышком и с одним малым музыкантом прочли. После сего Францышка и жена ево оную шпеонку в лутчем поведении держали и несколко разов с собою кушать заставливали; и обещал Францышко, что ее уволнит, и дал ей денег 5 рублев… При сем вручил ей с 10 писем с приказом, дабы о тех писмах никому не сказывала; а те писма писали некоторые немцы»⁴¹³.

На допросах, последовавших после одного из возвращений этой «бабы» из Швеции, складывалось впечатление, что она пытается оговорить многих людей, которые видели ее в первый раз. «Еще не можем подлинно ведать, – докладывал царю Огильви, – ежели женщина оная всех помянутых людей правдою обносила, или нет, понеже она блятка и з досады много говорити может; а то правда, что пятью [пять раз] в Гродню от короля швецкого прислана, что она признала, и для того ее для обрасца казнить велю»⁴¹⁴. Заметим, что здесь наряду со словом шпеонка дважды употреблено слово шпег, естественно, с отрицательной коннотацией.

У царя Петра поспешное решение о казни шпионки вызвало недоумение и вопрос о том, нельзя ли через нее узнать о других шпионах, «которые покроются ее смертью, и у нас враги внутрь останутца». Он пишет: «Бабу шпионку, которая обличилась и разыскиваете, то зело изрядно; а что тут же пишете, что хощете оною казнить, и то зело противъно, ибо пишете, чтоб Францышку и протчих арестовать, а когда оная кажнена будет, то в ту пору, что с ними делать будете, и хто будет праф или виноват? Тако ж может быть, что еще и иныя есть, которыя все покроютца ее смертью, и у нас враги внутрь останутца, которая тем ворам ослаба яко нарочъна от вас им учинена будет. Чего для отнюдь не казнить, но пытать и держать еще ради лутчего розыску до указу»⁴¹⁵. Несмотря на распоряжение «не казнить, но пытать», так и не было выяснено, с кем была организована переписка Карла XII: со шведскими военачальниками, содержавшимися в русском плену, или с иностранцами – «немцами», находившимися на русской службе, или это – самооговор человека, дававшего показания под пыткой.