Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Волкогонов Дмитрий Антонович

Когда проходил второй Конгресс Коммунистического Интернационала, начался знаменитый поход на Варшаву, предпринятый по инициативе Ленина. Зиновьев распорядил­ся разместить на сцене Большого театра, где заседала „миро­вая партия социалистической революции", огромную поли­тическую карту мира. Каждое утро делегаты с замиранием сердца следили за передвижением красных флажков по маршруту похода „красных" на Варшаву. Зиновьев не удер­живался от взволнованных комментариев, утверждая, что следующий, третий Конгресс Коминтерна „будем проводить в Берлине, а затем в Париже, Лондоне…".

Его слова тонули в шквале аплодисментов…

В воспоминаниях Зиновьева верно отмечено, что не Ле­нин „открыл" теорию диктатуры пролетариата, он „открыл ее конкретную

советскую форму… очистив ее от реформа­торских извращений и развив ее дальше". Что правда, то правда: едва ли кто может претендовать на это „открытие". Здесь „вклад" Ленина настолько очевиден, что это весьма сомнительное первенство не рискует быть кем-нибудь оспо­рено.

Иногда весьма интересны и мелкие детали, приводимые Зиновьевым, которые делают портрет Ленина более рельеф­ным и выразительным. Зиновьев пишет, например, что „дош­ла остроумная шутка Плеханова: Ленин-де первоклассный философ в том смысле, что по философии он только-де в первом классе". Или наблюдение: .Ленин любил пугать: если будем делать ошибки — „полетим".

Любопытны штрихи вроде того, что однажды в Париже „мы с Лениным "пропивали" выход его книги и сидели до утра в кафе" (не знаю, право, кого могла интересовать его книга, кроме горстки социал-демократов. —Д.В.). Не сло­жись редчайшая, уникальная комбинация социальных, поли­тических, военных факторов в России 1917 года, о Ленине люди сегодня знали бы неизмеримо меньше, чем, допустим, о Плеханове, действительно великолепном революционном теоретике и писателе…

Но все достаточно редкие оригинальные находки тонут в многословной россыпи зиновьевского пустословия. Его ча­стые утверждения, что „Ленин родился гением", восприни­маются как желание утвердить себя „правоверным", настоя­щим большевиком. Ведь писал все это о Ленине Зиновьев в 1933—1934 годах*. Правда, иногда Зиновьев (что было очень редко) уже после революции допускал в своих высту­плениях критику Ленина. Выступая 27 ноября 1923 года на Всероссийском съезде работников просвещения, когда вождь большевиков был беспомощен, Зиновьев затронул тему, как ошибались Маркс и Энгельс в определении сроков прихода социалистической революции. „Я должен ска­зать, — заявил докладчик, — что такой же грех случался и с В.И.Лениным". Но это было эпизодом. Славить Ленина стало не только обязанностью, но и признаком хорошего партийного тона.

Тем более что Зиновьев и Каменев вскоре были вынуж­дены это делать и по прагматическим соображениям — нужно было выжить.

Ни Зиновьев, ни Каменев, ни кто другой не могли уже претендовать на умершего Ленина, он стал „собственнос­тью" Сталина. И эта необычная монополия нового вождя сделала его неуязвимым.

После 1926 года, когда Зиновьев был выведен из состава Политбюро, его время делилось между попытками борьбы со Сталиным, покаяниями и занятием второстепенных по­стов, куда его посылал новый вождь. В 1930 году Зиновьев, не имевший высшего образования, был назначен ректором Казанского университета, в декабре 1931 года — заместите­лем председателя Государственного ученого совета…

Но Зиновьев помнил свою близость к Ленину и пола­гал, что это рано или поздно поможет ему вернуться на вершину власти…

При всем том, что Каменев считался „сиамским близне­цом" Зиновьева, их роли в ленинском окружении были раз­ными. Каменев не жил так долго вместе с Лениным, как Зиновьев, не прятался с ним, как тот, в шалаше, не ехал в „пломбированном вагоне" в Россию, но есть основания счи­тать, что чувства Ленина к Льву Борисовичу были глубже. Дело не только в том, что Каменев был заместителем Пред­седателя Совнаркома и заместителем Председателя Совета Труда и Обороны и мог в „деле" глубже узнать Ленина. У Каменева было больше внутренней порядочности, что не мог не заметить циник по натуре Ленин. Обычно, как заме­чено мною, люди больше видят в своих партнерах, собесед­никах, товарищах то, чего нет в них самих. Каменев был, конечно, российским

большевиком, но в нем, как и в Пята­кове, Луначарском, Рыкове, не было непременной жестко­сти, доходящей до жестокости, что обычно отмечал певец диктатуры Ленин. Каменев мог поднять голос против произ­вола, прислушаться к зову такого чужого для большевиков чувства, как человеческое сострадание. Вдове крупнейшего теоретика анархизма П.А.Кропоткина, умершего в России в 1921 году, чинили препятствия на выезд из страны. Ленин поддерживает ее просьбу не без влияния Каменева.

В 1921—1922 годах встречи Ленина с Каменевым весьма часты и продолжительны. Я думаю, что Каменев мог вли­ять на Ленина исподволь, незаметно. Это влияние я объяс­няю умеренностью, высокой выдержкой и спокойствием Ка­менева, чего так не хватало Ленину. Луначарский в своем очерке о Каменеве отмечал, что „он считался сравнительно мягким человеком, поскольку дело идет о его замечатель­ной душевной доброте. Упрек этот превращается скорее в похвалу, но, быть может, верно и то, что сравнительно с такими людьми, как Ленин или Троцкий, Свердлов и им подобными, Каменев казался слишком интеллигентным, ис­пытывал на себе различные влияния, колебался".

Ленин наиболее близко познакомился с Каменевым, ког­да тот выполнял задание контролировать вопрос о "держательских деньгах". Хотя с Зиновьевым за рубежом Ленин и Крупская общались неизмеримо больше, с Каменевым, же­натым на сестре Троцкого, в одно время установились тоже весьма близкие связи. В апреле 1913 года Каменев получает письмо от Ленина: „Итак, летом свидимся. Милости просим. Мы сняли дачу около Закопане (4—6 часов от Кракова, станция Поронин) с первого мая до первого октября; есть комната для Вас. Зиновьевы недалеко…" Ленину импони­ровало мягкое спокойствие Каменева и его высокая готов­ность исполнять поручения. Пожалуй, что Ленин даже лю­бил Каменева.

Ленину не помешало после резкого октябрьского кон­фликта в 1917 году, вскоре после захвата власти, поддержать предложение о назначении Каменева Председателем ВЦИК. Каменев неоднократно выполнял специальные, ча­сто щекотливые поручения Ленина по улаживанию различ­ных дел в качестве личного его представителя. Например, известно, что в 1918 году, в январе месяце, Каменев ездил в Англию и Францию в связи с готовящимся подписанием Брестского мира. Однако посланец был выдворен из Англии через Финляндию, не выполнив задания.

Ленин привык давать Каменеву не только государствен­ные партийные поручения, но и бытовые, хозяйственные: „12 или 13 приезжает Горький. Можете ли распорядиться дать ему дров?" Или: „Тов. Каменев! Очевидно, Ваше рас­поряжение о дровах для т. Горького не выполняется. Кор­мят обещаниями. Тов. Гильбо жалуется. На квартире у него 0°. Нужно отдать под суд виновного в неисполнении Вашего распоряжения…" Ленин просит помочь детям И.Ф.Арманд в уходе за ее могилой, дает десятки других мелких пору­чений Каменеву.

Но думаю, Каменев в судьбе Ленина сыграл наиболь­шую роль как публикатор, издатель ленинских работ. Еще в 1907 году Каменев по договоренности с Лениным пытался издать трехтомник его работ под названием "3а 12 лет". Ленин без ложной скромности считал, что написанное им после 1885 года достойно общественного внимания. Каме­нев заключил договор с издательством социал-демократов "Зерно", но по ряду причин замысел не удался. Главная причина: после выхода первого тома он не был раскуплен.

После вывода Каменева из состава Политбюро в 1926 году судьба, а точнее, Сталин бросали его на разные участки „социалистического строительства". Был он нарко­мом торговли, полпредом в Японии, полпредом в Италии, членом дирекции Института Ленина. В 1934 году назначает­ся директором Литературного института. Казалось, здесь он сможет наконец остановиться и что-то сделать. По ряду косвенных признаков я могу судить, что Каменев хотел на­писать воспоминания о Ленине, поскольку он больше, чем кто-либо другой, был знаком с литературным наследием вождя.