Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Волкогонов Дмитрий Антонович

12 марта. „Сегодня приехали проф. Минковски и Ферстер. С вокзала доктор Кожевников с ними поехал на засе­дание Политбюро, а оттуда к Владимиру Ильичу… Со сто­роны нервной системы сознание ясное (по-видимому!), поч­ти полная моторная афазия, сегодня Владимир Ильич ниче­го не может сказать… Владимир Ильич плохо понимает, что его просят сделать. Ему были поднесены ручка, очки и реза­тельный нож. По предложению дать очки Владимир Ильич их дал, по просьбе дать ручку Владимир Ильич снова дал очки (они ближе всего лежали к нему)… После посещения Владимира Ильича все врачи снова были в Политбюро…"

Сделаю небольшое отступление. Никто еще не знает, что Политбюро,

беря на себя функции организатора и кон­тролера лечения вождя, закладывало новую партийную тра­дицию.

…Когда после удара в марте 1953 года Сталин проле­жал без медицинской помощи более десяти часов (никто не имел права к нему вызвать врачей без разрешения Берии, а того долго не могли найти), почти каждое решение кон­силиума перепуганных медицинских светил требовало ут­верждения Президиума ЦК КПСС (как тогда называлось Политбюро). Начальник Лечебно-санитарного управления Кремля И.И.Куперин докладывал всемогущей коллегии свои выводы и предложения для утверждения. Вот, напри­мер, что решил Президиум, заседавший 2 марта 1953 года в 12 часов дня в комнате по соседству с умиравшим „вождем всех народов".

„1. Одобрить меры по лечению товарища Сталина, при­нятые и намеченные к проведению врачебным консилиумом в составе начальника Лечсануправ Кремля т. Куперина И.И., проф. Лукомского П.Е., проф. Глазунова, проф. Ткачева Р.А. и доцента Иванова-Незнамова В.И.

2. Установить постоянное дежурство у товарища Стали­на членов бюро Президиума ЦК.

3. Назначить следующее заседание бюро Президиума сегодня в 8 часов вечера, на котором заслушать сообщение врачебного консилиума".

Приняли, как тогда уже стало железным правилом, „единогласно". И так — до самой кончины диктатора, с небольшими нюансами: привлекали все новые медицинские силы, хорошо зная, что надежд на выздоровление Сталина не существовало. И это было не просто заботой или осто– рожностью, а формой демонстрации своей верности „делу вождя".

Почти так было и при болезни Ленина. Правда, Полит­бюро не заседало у постели больного, пока он находился в Москве и в Горках, и не организовывало дежурства своих членов. Однако врачи неоднократно докладывали на Полит­бюро о ходе лечения и „видах" на выздоровление.

Приведем еще несколько выдержек из ,Дневника де­журных врачей", чтобы полнее почувствовать трагичность положения, в котором оказался лидер большевиков.

17 марта. „После врачебного визита Владимир Ильич хо­рошо пообедал. Через некоторое время он хотел высказать какую-то мысль или какое-то желание, но ни сестра, ни Мария Ильинична, ни Надежда Константиновна совершен­но не могли понять Владимира Ильича, он начал страшно волноваться, ему дали брома, Мария Ильинична позвонила доктору Кожевникову, он приехал…"

21 марта. „Было снова совещание, в котором… принял участие приехавший сегодня Геншен. После этого все по­ехали в Кремль. Затем приехали к Ленину Штрюмпель, Ген­шен, Бумке и Нонне. Владимир Ильич с ними со всеми поз­доровался, но, видимо, был недоволен этим нашествием. Исследовал Штрюмпель, остальные только присутствовали. Когда Нонне подошел ближе к Владимиру Ильичу, то он сделал жест рукой и как бы просил отойти подальше…"

Больной уже мало верил врачам. Ленин понимал тра­гизм и безысходность своего положения: физическая беспо­мощность плюс заточение мысли в немоте.

Однако в мае состояние здоровья неожиданно начинает медленно улучшаться. Его выносят на веранду квартиры в Кремле, а 15 мая со всеми предосторожностями в сопровож­дении группы врачей перевозят в Горки.

Кожевников

пишет, что Ленин „окреп физически, стал проявлять интерес как к своему состоянию, так и всему окружающему, оправился от так называемых сенсорных яв­лений афазии, начал учиться говорить…". К нему приезжа­ет врач-логопед С.МДобрюгаев, и они вместе с Крупской начинают заниматься с Лениным восстановлением речи. За­тем это становится только заботой жены .

Как явствует из медицинских записей и основательного исследования Б.Равдина, после 10 марта лексикон Ленина был крайне ограничен: „вот", „веди", „иди", „идите", „оля–ля". Для него стало как бы универсальным выражение „вот–вот", с помощью которого он соглашался, возражал, требо­вал, негодовал, просил, поддерживал разговор. Как прави­ло, использование отдельных слов было случайным, и хотя порой они многократно повторялись, не несли никакой смысловой нагрузки.

Ленин смог после долгих занятий повторять вслед за Надеждой Константиновной отдельные слова: „съезд", „ячейка", „крестьянин", „рабочий", „народ", „революция", „люди". Крупская использовала разрезную азбуку, элемен­тарные дидактические упражнения, самые простейшие спо­собы обучения речи. Однако весь словесный материал со­вершенно не сохранялся в памяти Ленина, и без помощи жены он не мог сам повторить ни единого слова из того, что произносил вслед за Надеждой Константиновной. У че­ловека, который оставил самый глубокий шрам на лике ис­тории XX века, медленно, но неотвратимо угасал мозг.

Могучий мозг был необратимо поврежден болезнью. Мысль постепенно умирала; Ленин превратился почти в младенца. Интересное свидетельство приводит художник Ю.Анненков, сделавший портрет Ленина еще в 1921 году с натуры (вождь позировал два раза). Кстати, в 1924 году Управление Гознака СССР присудило ему первую премию и использовало полотно на почтовых марках.

Так вот, „в декабре 1923 года Л.Б.Каменев повез меня в Горки, чтобы я сделал портрет, точнее, набросок больного Ленина. Нас встретила Крупская. Она сказала, что о пор­трете и думать нельзя. Действительно, полулежавший в шез­лонге, укутанный одеялом и смотревший мимо нас с бес­помощной, искривленной младенческой улыбкой человека, впавшего в детство, Ленин мог служить только моделью для иллюстрации его страшной болезни, но не для портре­та".

В этой связи стоит отметить, что многочисленные „вос­поминания" о встречах с Лениным после маргга 1923 года и „разговорах" с ним — либо мистификация, либо сознатель­ное принятие богатой мимики, жестикуляции и отдельных случайных слов за ленинскую речь. Иногда это делалось с благой целью показать, что Ленин скоро вернется к управ­лению государством и партией. Как пишет Б.Равдин, А.В.Лу­начарский, выступая в мае 1923 года в Томске, заявил: „Рука и нога, которые у Владимира Ильича несколько парализо­ваны… восстанавливаются; речь, которая была одно время очень неясной, тоже восстанавливается. Владимир Ильич уже давно сидит в кресле, довольно спокойно может разго­варивать, в то время как прежде его очень мучила неясность речи".

Есть еще немало примеров, когда после смерти Ленина официальная историография хотела, несмотря на то что речь идет просто о человеческой трагедии, показать „вели­чие больного вождя".

Сотрудник ленинской охраны С.П.Соколов, например, рассказывал, как осенью 1923 года в Горки доставили пода­рок компартии Великобритании — кресло. Ленин задумался и якобы „назвал" фамилию одного комиссара, потерявшего на фронте обе ноги:„Вот ему и пошлем это кресло. Он-то ведь никогда уже не будет ходить. А мне пока и этого хватит".