Ленин

Волкогонов Дмитрий Антонович

В последующем, во времена Хрущева, Брежнева, Черненко и Горбачева, партийные лидеры лишь привычно «озвучивали» текст или подписывали сборники своих речей. Интеллектуальная проституция стала нормой.

Каменев, на мой взгляд, фигура более привлекательная. Если внимательно вчитаться в строки его биографии, он предстанет перед нами как человек весьма мужественный. Ему приходилось выступать и против Ленина (заметка в «Новой жизни» о несогласии с курсом на вооруженное восстание), он пытался бунтовать и против Сталина. На XIV съезде партии в декабре 1925 года (как раз был день рождения генсека) Каменев, взойдя на трибуну, произнес в своей речи вещие слова: «Мы против того, чтобы создавать теорию «вождя», мы против того, чтобы делать «вождя». Мы против того, чтобы секретариат, фактически объединяя и политику и организацию, стоял над политическим органом. Мы за то, чтобы внутри наша верхушка была организована таким образом,

чтобы было действительно полновластие Политбюро, объединяющее всех политиков нашей партии, и вместе с тем чтобы был подчиненный ему и технически выполняющий его постановления секретариат… Лично я полагаю, что наш Генеральный секретарь не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб… Именно потому, что я неоднократно говорил это т. Сталину лично, именно потому, что я неоднократно говорил группе товарищей-ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба… Эту часть своей речи я начал словами: мы против теории единоличия, мы против того, чтобы создавать вождя!»{103}

Спустя многие десятилетия можно сказать, что попытка Каменева (его поддерживал и Зиновьев) избежать насильственного, военного прихода к власти большевиков в 1917 году была той «осторожностью», которая оказалась пророческой. Выступление на XIV съезде было публичным мудрым предостережением, которое, однако, никто не услышал.

Каменев писал труднее, особенно статьи, связанные с внутрипартийной борьбой. В начале своей большевистской карьеры у него это просто плохо получалось. В одном из своих писем Зиновьеву в августе 1909 года Ленин поведал, как он мучился, редактируя Каменева: «Последние две трети статьи Каменева совсем плохи и едва ли поддаются переделке. Я выправил первую треть (стр. 1 – стр. 5 до конца), но дальше не в состоянии выправить, ибо вижу, что дело тут идет не о правке, а о переделке заново… »{104} Может быть, и плохо писал Каменев, но то немногое, что сохранилось после этого большевика, не подтверждает слов «редактора». Может быть, дело объясняется и тем, что сам Ленин писал очень «темно» и часто, сумбурно. А может быть, это была статья, которая просто не удалась Каменеву. Во всяком случае, когда берете в руки томик «Н.Г. Чернышевский», написанный Каменевым в серии «Жизнь замечательных людей», складывается впечатление, что это зрелый литератор в окружении Ленина, уступающий по мастерству только Троцкому.

Так уж получилось, что эти два человека – Зиновьев и Каменев – чувствовали глубокое личностное внутреннее влечение друг к другу. По своим моральным, политическим, литературным и некоторым иным качествам Каменев был выше, основательнее, чище, мужественнее Зиновьева. Зиновьев запятнал себя, будучи активным проводником большевистского террора; Каменев лично, непосредственно в этом не испачкался. Однако в связке, тандеме этих двух вождей бесспорно лидировал Зиновьев. Каменев всегда как-то покорно, безропотно, послушно следовал за Зиновьевым. Психологическое лидерство Зиновьева труднообъяснимо. Ленин это видел и знал, но не обращал на такие «пустяки» внимания.

За рубежом Зиновьев был особенно близок к Ленину. Дружили одно время между собой и жена Зиновьева Злата Ионовна Лилина с Надеждой Константиновной. В своих воспоминаниях Крупская не раз упоминает Зиновьевых: «Приехали из России Зиновьев и Лилина. У них родился сынишка, занялись они семейным устройством»{105}. Григорий Евсеевич Зиновьев отличался тем, что весьма активно выполнял ленинские поручения, конфиденциально делился своими наблюдениями с лидером большевиков о положении в тех или иных группах революционеров, в частности обосновавшихся за рубежом. Как обычно всегда бывает, эмиграция не была однородной. Людей сплачивало или разъединяло не только политическое или идеологическое пристрастие, но и личные симпатии и антипатии. Пожалуй, Ленин любил Зиновьева больше всего за преданность ему самому. Правда, после октября 1917 года, хотя отношения между ними уже в ноябре нормализовались, у Ленина остались какие-то сомнения, которые он и выразил в «Письме к съезду». Случайно или нет, проницательно отмечает Г.М. Дейч, но «все дореволюционные письма Ленина Зиновьеву начинались, как правило, обращением «Дорогой друг!», «Дорогой Григорий!»… Послереволюционные письма и телеграммы носили более официальный характер: «т. Зиновьев!», «тов. Зиновьеву» и т. д.{106}

О послеоктябрьском охлаждении Ленина к Зиновьеву можно только предполагать, ибо духовный мир человека, особенно унесенного навсегда в вечность, – загадочный и холодный космос; исследователям остается лишь до боли в глазах вглядываться в далекие звезды, многие из которых давно погасли, но светятся отраженным светом…

Зиновьев, при всей его известности, достаточно загадочная фигура. Об этом

тучноватом, рыхлом, с одышкой человеке говорили много лишь в «ленинское время». После смерти вождя Зиновьев как-то быстро сник, недаром меньшевики называли его оруженосцем Ленина. Этот внешне флегматичный вождь преображался, лишь когда выходил на трибуну. Зиновьев говорил всегда с огромным подъемом. Его сильный голос красивого, звонкого тембра доминировал над залом, над толпой, и, казалось, он создан для митинговых площадей. Как писал А.В. Луначарский, «Зиновьев не может в своих речах быть таким богатым, часто совершенно новыми точками зрения, как истинный вождь всей революции – Ленин; он, разумеется, уступает в партийной мощи, которая отличает Троцкого. Но за исключением этих двух ораторов Зиновьев не уступает никому»{107}. Заметим, что Зиновьев не терял этих качеств оратора, когда, допустим, выступал на немецком языке на конгрессе Коминтерна или на партейтаге в Германии. Но Зиновьев, хотя написал (и «наговорил») очень много, не может быть представлен как глубокий писатель и публицист.

Однако при всей бесцветности его книг, точнее, материалов к ним в работах Зиновьева содержатся порой довольно интересные наблюдения о вожде. В своих «Воспоминаниях» о жизни и деятельности В.И. Ленина Зиновьев пишет, что уже 25-летним будущий лидер русской революции «чувствует себя ответственным за все человечество, явно чувствует себя вождем (в лучшем смысле слова) рабочего класса и партии»… Автор воспоминаний воспроизводит очень интересное наблюдение: было ли ощущение у него, что Ленин призван к этой роли? Зиновьев отвечает на этот вопрос утвердительно: «Да, это было! Без этого он не стал бы Лениным…»{108}

Воспоминания писались, когда Зиновьев давно прошел зенит своей политической карьеры, когда Сталин быстро набирал силу. В этом смысле интересны записи автора о смерти Ленина. Маркс умер окончательно тогда, заметил Зиновьев, когда умер его наследник – Энгельс. «А вот с Лениным вышло иначе. После него не осталось Энгельса, но он и не умер вовсе… А в то же время во многом вышло хуже, нежели с Марксом». Немного позже Зиновьев просто проговаривается: «ошибка» завещания – неточно представил себе, как будет все выглядеть без него…{109}

Здесь Зиновьев смело и прямо пишет (на него не похоже), что Сталин не Энгельс и что «во многом вышло хуже». Думаю, оставляя на бумаге эти строки, Зиновьев (как Каменев, Троцкий, вероятно, Бухарин и некоторые другие) не мог себе простить, что они позволили захватить штурвал гигантского судна форменному пирату, который, монополизировав право на Ленина, быстро превратился в абсолютного диктатора. Зиновьев не мог забыть, что в 1917-м и позже он относился к Сталину снисходительно, просто как к представителю «нацменов». На менторские, покровительственные замечания Зиновьева Сталин редко реагировал, предпочитая отмалчиваться. Когда в «партверхушке» шли разговоры, обсуждения, кого из большевиков рекомендовать председателем создаваемого Интернационала, Зиновьев между делом заметил (а Сталина это больно укололо):

– Нужен человек с европейской культурой, знанием языков…

Как мы знаем, первым председателем Коминтерна и стал сам Г.Е. Зиновьев… Он был страстным сторонником экспорта российской революции в другие страны, особенно в Германию. Ленин соглашался с этой авантюрной стратегией. В январе 1920 года вождь большевиков требовал:

– Нужно ускорить освобождение Крыма, чтобы иметь вполне свободные руки, ибо Гражданская война может заставить нас двинуться на запад на помощь коммунистам{110}.

Когда проходил второй Конгресс Коммунистического Интернационала, начался знаменитый поход на Варшаву, предпринятый по инициативе Ленина. Зиновьев распорядился разместить на сцене Большого театра, где заседала «мировая партия социалистической революции», огромную политическую карту мира. Каждое утро делегаты с замиранием сердца следили за передвижением красных флажков по маршруту похода «красных» на Варшаву. Зиновьев не удерживался от взволнованных комментариев, утверждая, что следующий, третий Конгресс Коминтерна «будем проводить в Берлине, а затем в Париже, Лондоне…».

Его слова тонули в шквале аплодисментов…

В воспоминаниях Зиновьева верно отмечено, что не Ленин «открыл» теорию диктатуры пролетариата, он «открыл ее конкретную советскую форму… очистив ее от реформаторских извращений и развив ее дальше». Что правда, то правда: едва ли кто может претендовать на это «открытие». Здесь «вклад» Ленина настолько очевиден, что это весьма сомнительное первенство не рискует быть кем-нибудь оспорено.

Иногда весьма интересны и мелкие детали, приводимые Зиновьевым, которые делают портрет Ленина более рельефным и выразительным. Зиновьев пишет, например, что «дошла остроумная шутка Плеханова: Ленин-де первоклассный философ в том смысле, что по философии он только-де в первом классе». Или наблюдение: «Ленин любил пугать: если будем делать ошибки – «полетим».