Ленин
Шрифт:
3) Отнять у них весь хлеб.
4) Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков.
Телеграфируйте получение и исполнение.
Ваш Ленин.
P.S. Найдите людей потверже»{30}.
Последняя фраза-приписка очень красноречива; даже не все большевики в состоянии реализовать этот чудовищный приказ. Нужны «люди потверже».
Ленин и после этой телеграммы не раз рассуждал о «демократии и диктатуре». Неясно одно: при чем здесь «демократия»? Этот документ – приговор всей ленинской «теории» социалистической революции. Что значит «100 заведомых кулаков, богатеев»? Кто эти обреченные люди? Сегодня мы знаем, что это самые трудолюбивые, работящие, умелые мужики. И их – «повесить», «непременно повесить», чтобы на «сотни верст народ трепетал»…
Комментировать
Выступая на совещании президиума Петроградского Совета по вопросу продовольственного положения города 14 января 1918 года, Ленин предложил «применить террор-расстрел на месте – к спекулянтам». Проект резолюции, составленной по его речи, одна страница с четвертью, испещрен словами: «революционные меры воздействия и кары», «расстрел на месте», «арест или расстрел», «крайние революционные меры»{31} и т. д. Стоит сопоставить, как Ленин возмущался против использования «казачьих нагаек», «царского террора», «кровавой бойни» Николая II… Или пули большевиков легче царских пуль? А может быть, они даже исцеляют? Чем лучше свергнутых властей оказался он сам? Перед зверствами Гражданской войны, певцом которой он был, померкнет все, что было доселе трагического в России.
Может быть, Ленина заставила применять эти чудовищные меры «железная» логика революции, вышедшая из-под контроля? Отнюдь. Находясь в октябре 1905 года в уютной и мирной Женеве, Ленин пишет ряд статей, писем в Петербург, которые лучше назвать инструкциями по подготовке и проведению восстания. Особенно характерен документ, озаглавленный «Задачи отрядов революционной армии», в котором рассматриваются как «самостоятельные военные действия», так и «руководство толпой». Ленин категорически настаивает, что «отряды должны вооружаться сами, кто чем может (ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, веревка или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии и пр. и т. д.)». Ленин советует готовить места и людей, даже безоружных, способных с верхних этажей «осыпать войска камнями», «обливать кипятком», готовить «кислоты для обливания полицейских», проводить «конфискацию правительственных денежных средств». Всячески важно поощрять «убийство шпионов, полицейских, жандармов, черносотенцев», при этом доверие к «демократам», способным лишь на либеральную говорильню, – «преступно»{32}.
Пятистраничный документ, в котором будущий вождь октябрьского переворота, находясь вдали от гудящего Петербурга, поражает набором способов борьбы: обливание кипятком и кислотой (!), призывами к убийству полицейских, жандармов, черносотенцев…
«Теория» социалистической революции опустилась в прозаические долы бесчеловечного и бессмысленного террора. У Ленина нет и намеков на то, чтобы добиться своей цели иными средствами. Даже когда появилась Дума, Манифест Николая Второго, фактически предложившего путь к конституционной монархии (что было огромным шансом движения к демократии), позиции Ленина не изменились. В ответ на обращение царя, предлагавшего дать «населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»{33}, большевики ответили призывом готовиться к новому насилию. Ленин призвал «преследовать отступающего противника», «усиливать натиск», выразив уверенность, что «революция добьет врага и сотрет с лица земли трон кровавого царя…»{34}. Никаких компромиссов!
Эволюция ленинских взглядов на созыв и судьбу Учредительного собрания как элемент революции свидетельствует об их крайнем прагматизме. Пока был шанс использовать этот всенародный орган в интересах большевизма, Ленин поддерживал идею Собрания. Но как только выборы показали, что большевики остались в абсолютном меньшинстве, Ленин круто изменил свою тактику. Всероссийская комиссия, несмотря на всяческие препоны, смогла подготовить выборы в Собрание уже после октябрьского переворота, оценив его как «печальное событие», повлекшее «полную анархию, сопровождавшуюся террором»{35}. Когда Комиссия заявила, что «не находит возможным входить в какие-либо сношения с Советом Народных Комиссаров»{36}, она была арестована.
Большевики, убедившись в непослушности народом избранного органа, просто распустили Учредительное
В ленинской теории социалистической революции, по сути, не было места ни представительным (выборным) учреждениям, ни непосредственной демократии. Вместо этих важнейших атрибутов народовластия предлагалась социалистическая революция, которая, по словам Ленина, «не может не сопровождаться гражданской войной…»{39}. Ни Ленина, ни его соратников никогда не мучило сознание того, что народ их не уполномочивал на решение собственных судеб. Они просто узурпировали это право. «Русский народ, – писал в 1921 году в Варшаве Б.В. Савинков, – не хочет Ленина, Троцкого и Дзержинского, – не хочет не только потому, что коммунисты мобилизуют, расстреливают, реквизируют хлеб и разоряют Россию. Русский народ не хочет их еще и по той простой и ясной причине, что Ленин, Троцкий, Дзержинский возникли помимо воли и желания народа. Их не избирал никто »{40}. Но так и должно быть, если следовать ленинской теории социалистической революции. При буржуазном парламентаризме большевики, конечно, никогда не имели никаких исторических шансов.
В канун революции, в августе – сентябре 1917 года, Ленин неожиданно занялся предвосхищением основ будущего коммунистического устройства. Он пришел к выводу, что «демократия есть форма государства», но оно, однако, есть «организованное, систематическое применение насилия к людям»{41}. Некоторые теоретические рассуждения лидера российской революции отдают холодком по спине. Оказывается, «привычку» соблюдать «основные правила человеческого общежития» можно привить только угрозой насилия. Позволю привести довольно пространный фрагмент из рассуждений Ленина о «высшей фазе коммунизма», куда большевики вели миллионы людей несколько десятилетий.
Оказывается, что, «когда все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных «хранителей традиций капитализма», – тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие – люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой »{42}. Ленин особый акцент делает на социальном контроле, считая, что, когда он «станет действительно универсальным, всеобщим, всенародным, тогда от него нельзя будет никак уклониться, некуда будет деться»{43}.
Зловещие слова «некуда будет деться» осуществятся в стране буквально. По сути, ленинский «контроль» – дамоклов меч насилия (не забывайте: «вооруженные рабочие – люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят»). Мало того, что революция – апофеоз насилия (что еще можно как-то понять), но и сам путь движения после захвата власти тоже на буксире угрозы применения революционной силы. Но при этом, справедливо замечает Д. Штурман, написавшая ряд интересных работ о Ленине, «ни разу, нигде, ни в одной строке Ленина не прозвучало раздумье над тем, почему большевикам, на протяжении марта – октября 1917 года уверенно бравшим на себя обязательство немедленно дать народу все, о чем тот мечтает, не удалось до поворота к нэпу принести ему ничего, кроме разрухи, Гражданской войны, голода и террора»{44}. Видимо, не это было основным, ведь главное было сделано: власть была в руках партии! Ленин мог полагать, что этот исторический факт был его оправданием. Но история имеет особенность выносить свои вердикты много-много лет спустя после ушедших в прошлое событий.