Ленин
Шрифт:
Для Ленина революция – это социальный эксперимент. Не получилось в 1905 году, получится в 1917-м. Не получится… будем готовиться к следующей. В ноябре 1917 года Горький в статье «Вниманию рабочих» написал: «Жизнь, во всей ее сложности, неведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он – по книжкам – узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем всего легче разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлиста руда. Возможно ли – при всех данных условиях – отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому – невозможно; однако – отчего не попробовать? Чем рискует Ленин, если опыт не удастся?»{45}
Риск один: удастся ли благополучно
Постепенно, но неуклонно терялась главная идея любой революции – свобода. Уже в самом начале она была заменена другой – идеей власти как предтечи свободы. Но чтобы получить власть, большевики повенчались навсегда с насилием, и в этом браке была похоронена свобода. Ленин как теоретик революции проявил себя как автор знаменитого обращения «К гражданам России», декретов о мире и о земле. Но в этих документах исторического значения речь совсем не шла о свободе как высшей ценности, как главной цели революции. Это не было «Биллем о правах» английской революции 1689 года, американской «Декларацией независимости 1776 года», сформулировавшими в качестве главных, фундаментальных целей своих социальных потрясений права человека и его свободы. Революция в России, формально дав людям мир и землю, идею свободы заменила лукавой отменой «эксплуатации человека человеком». Никто еще не знал, что вскоре после 1917 года эксплуатация, переоблачившись в государственно-партийную мантию, вернется в самой беспощадной форме. Вернется, освятив «революционное насилие», что будет иметь трагические последствия для судеб народов России.
Группа русских эмигрантов-интеллигентов, отторгнутых от родины, создаст в 1931 году в Париже журнал «Новый град». Там печатались Бердяев, Степун, Лосский, Булгаков, Цветаева, Федотов, Бунаков, другие русские правдолюбцы. В программной статье первого номера журнала есть вещие строки: «Поколение, воспитанное на крови, верит в спасительность насилия и выдвигает идеал диктатуры против правового государства»{46}. Что правда, то правда. Прошли десятилетия, и было всякое: героические порывы, осененные фанатичной верой, трагедии ликвидации целых слоев народа, великое подвижничество в спасении земли предков, долгая «окостенелость» сознания, прозябание во лжи… Но инстинкт веры «в спасительность насилия» еще и сейчас живет во многих людях бывшего Союза. Семена, посеянные ленинцами, какими бы субъективно честными намерениями ни руководствовались некоторые из них, продолжают давать якобинские всходы. Ленин, дав призрачную надежду на счастье людей, смог нащупать и уловить самый устойчивый и живучий элемент сознания – веру. Он постиг, что русские могут очень долго, десятилетиями, довольствоваться одними надеждами.
Едва ли кто сегодня всерьез воспринимает ленинскую теорию социалистической революции. Но веру, рожденную ее проповедями, еще долго не могут смыть с мостовой бытия ливни разоблачений, правды и новой исторической информации, вырвавшейся из заточения.
Революционеры были разные: боевики, связные, печатники, агитаторы. Высшими Жрецами профессиональных революционеров считались теоретики . Их можно было пересчитать на пальцах одной руки. Ленин не был Плехановым, но удивительно: стал основоположником теории ленинизма.
Феномен большевизма
Любой старшеклассник знал, что такое «большевики» и «меньшевики». Студенты считали за удачу вытащить билет по «Истории КПСС», где предписывалось рассказать о XI съезде РСДРП, Ленине, искровцах… Все до боли ясно и четко: Ленин и «твердые» искровцы «считали партию боевой организацией, каждый член которой
Если студенту на экзамене еще добавить, что за Лениным, хотя и колеблясь, нерешительно шел Плеханов, – высшая отметка в зачетке была гарантирована. Совсем необязательно было говорить, что на съезде прошло все-таки предложение Мартова о членстве в партии. А вот при выборах центральных органов партии (ведь это власть!) большинство пошло за Лениным, и с этого времени его сторонников на съезде и в партии стали называть «большевиками». Оппортунистов, которые при формировании руководящих органов РСДРП на съезде остались в меньшинстве, – естественно, «меньшевиками».
Эта схема не просто кочевала из книги в книгу, она стала навязчивым догматическим стереотипом в общественном сознании. Уже вскоре после октября 1917 года слово «меньшевик» стало по нарастающей синонимом: «оппортунист», «буржуазный соглашатель», «пособник буржуазии», «союзник белогвардейщины», «иностранный шпион», «враг народа». Естественно, и отношение к ним изменилось кардинально. Примерно так, как вопрос «О меньшевиках» рассматривался 5 января 1922 года на заседании Политбюро ЦК РКП(б). По докладу Уншлихта приняли лаконичное постановление:
«а) Поручить Уншлихту выбрать для поселения меньшевиков 2–3 уездных города, не исключая лежащих по железной дороге;
6) Не возражать против выезда меньшевиков за границу;
в) Если потребуется субсидия на выезд, поручить тов. Уншлихту представить в Политбюро особый доклад о размерах…»{48}
Слава богу, пока еще не стреляли своих бывших однопартийцев, а лишь ссылали и высылали. Но очень скоро начнутся и расстрелы… массовые.
Известный меньшевик Мартынов вспоминал, что однажды, будучи за рубежом, они зашли с Лениным в «ресторанчик». Разговорились о программе партии, ее тактике, задачах пролетарской революции и т. д. «И по всем этим пунктам мы с товарищем Лениным оказались солидарными. Но вот в конце беседы он меня спрашивает:
– А как вы относитесь к моему организационному плану?
– Считаю его неправильным; вы хотите создать партию наподобие какой-то македонской четы. Этого принципа не знает ни одна из социал-демократических партий Запада…
Ленин в ответ заявил:
– Значит, в этом пункте со мной не согласны?
– Да.
– Ну, раз так, тогда нам вообще с вами больше разговаривать не о чем.
И с тех пор, пишет Мартынов, наши дороги разошлись…»{49}
Таков был Ленин.
Взяв за основу организационный, количественный, в известном смысле технический признак, ставший водоразделом между двумя крыльями российской социал-демократии, он целиком отодвинул в тень атрибуты неизмеримо более важные.
Если сказать коротко и, как уверен автор, более точно, межа, разделившая партию на «большевиков» и «меньшевиков», была совсем другой, не организационной. По сути, социал-демократами оказались лишь меньшевики. Именно они признали демократию, парламентаризм, политический плюрализм той константой, которая способна предотвратить превращение насилия в универсальный метод социального развития. Для них демократия стала непреходящей ценностью, а не политической ширмой и антуражем. Да, меньшевики вначале не открестились от идола диктатуры пролетариата, но их приверженность к ней все слабела, пока не исчезла совсем.