Ленин
Шрифт:
Главной угрозой режиму были не немцы, а внутреннее недовольство большевиками. Голод стягивал петлей горло городов, поддерживающих большевиков. Ширилась оппозиция. После эйфории октябрьской победы пришло понимание, что одни лозунги, призывы, декреты решить лавину тяжелейших проблем не могут. В своей книге Г. Соломон, лично знавший Ленина, писал о размышлениях знакомого советского дипломата в Берлине: «Мы обречены и должны тянуть до последней возможности… Наша попытка окончится провалом, и нас ждет суровая расправа. Мы заварили эту кашу, и нам же следует ее расхлебывать»{33}.
Летом 1918 года произошла любопытная политическая метаморфоза: не только большевики почувствовали ослабление Германии, но и Берлин увидел в обстановке, которая сложилась в России, агонию большевиков. Ведь до известного момента берлинская дипломатия
Но где-то летом Берлин почувствовал, что большевики действуют конвульсивно, прогибаются под грузом навалившихся проблем. Граф Мирбах, посетивший Ленина в Кремле 16 мая и пробеседовавший с ним менее часа, вынес вначале убеждение, что «Ленин твердо уверен в своей звезде» и сохраняет «неисчерпаемый оптимизм»{34}. Но уже через месяц докладывал рейхсканцлеру Гертлингу: ввиду «возрастающей неустойчивости большевиков» мы должны «подготовиться к перегруппировке сил…». Мирбах писал, что монархисты и кадеты «возможно, составят ядро будущего нового порядка». Посланник предлагает: «с должными мерами предосторожности и соответственно замаскированно, мы начали бы с предоставления этим кругам желательных им денежных средств… большевистская система находится в агонии…»{35}
В конце июня Мирбах еще более определенен: «Сегодня, после более чем двухмесячного внимательного наблюдения, я не могу более поставить благоприятного диагноза большевизму: мы, бесспорно, находимся у постели тяжелобольного; и хотя возможны моменты кажущегося улучшения, но в конечном счете он обречен»{36}. Пожалуй, Мирбах мог бы сказать нечто подобное и о Германии.
Как видим, летом 1918 года сложилась ситуация, когда недавние негласные «союзники» – Германия и большевики – почувствовали взаимное ослабление и, соответственно, начали перестраивать свою тактику. Ленин, по существу, начал придерживаться линии, провозглашенной еще Троцким в Брест-Литовске: «Ни мира, ни войны». Он готов разорвать Брестский мир в любой момент, но все еще выжидает. Даже когда левые эсеры дали ему повод порвать этот позорный лист бумаги, убив 6 июля 1918 года Вильгельма Мирбаха.
Через два часа они со Свердловым приезжают в германское посольство по Денежному переулку и выражают соболезнование и негодование в связи со случившимся. Телеграфируют А.А. Иоффе: «Посетите германского министра иностранных дел и выразите германскому правительству возмущение русского правительства…» Убийцы будут преданы чрезвычайному революционному трибуналу{37}. Ленин готов сделать все, чтобы подтвердить свою приверженность миру.
Однако, когда через неделю Чичерин сообщает Ленину в Кунцево (он там отдыхал) о том, что Берлин требует согласия СНК ввести в Москву батальон немецких солдат для охраны посольства, Председатель правительства решителен: этого не будет. Не собирая заседания Совнаркома, Ленин поручает Чичерину ответить на германскую ноту отказом. Он уже достаточно тверд и готов к самому худшему.
Выступая 15 июля на заседании ВЦИК во Втором доме Советов (бывшая гостиница «Метрополь»), Ленин почти готов к разрыву Брестского соглашения. Если допустить ввод германского батальона, это будет, заявил Председатель Совнаркома, «началом оккупации России чужеземными войсками». (Почему началом? Германия уже оккупировала российскую территорию колоссальных размеров!) Ленин жестко говорил, что «есть пределы», за которые республика не выйдет и будет готова, как «один человек, на защиту своей страны вооруженной рукой»{38}. Ленин говорил так, как четыре месяца тому назад говорили его оппоненты: левые коммунисты и левые эсеры. Ленин невольно подтвердил, что тогда он переоценил опасность; Германия сама была в едва ли лучшем положении, чем Россия.
Изменение отношения Ленина к своему детищу – Брестскому миру – выразилось и в том, что он дал установку на сокращение
Отказ выполнить германский ультиматум о вводе немецкого батальона в Москву не вызвал ужесточения позиции Берлина. Посольство просто выехало в Ревель. Ленин окончательно убедился, что перед ним уже «не та» Германия. Советское правительство незаметно, но решительно стало менять курс в отношении Берлина. Это можно было почувствовать по знаменитому «Письму американским рабочим», написанному незадолго до покушения на Ленина, 20 августа 1918 года. Судя по письму, для Ленина германский империализм уже как бы отходит на второй план; главная опасность для России – «хищные звери англо-французского и американского империализма». Ленин заявляет, что в случае наступления на Россию «акул англо-французского и американского империализма… я ни секунды не поколеблюсь заключить такое же соглашение с хищниками немецкого империализма…»{40}. Привычное дело… По сути, Ленин готов помочь Германии против стран Антанты. Фактически выплата контрибуции, поставки хлеба и металла в Германию способствовали ее сопротивляемости перед лицом превосходящей мощи стран Запада. Берлин в ответ дал обещание не поддерживать белое движение.
Брестский мир сразу превратил Россию во второразрядное государство. Неумелые, но амбициозные руководители во имя спасения власти жертвовали всем. Представляется, что иной могла быть и судьба Черноморского флота, за который, по существу, не боролись. В соответствии с распоряжением Ленина и Троцкого флот решили перевести в Новороссийск. Комиссары, комитеты, Советы, Чрезвычайные комиссии проводили бесконечные митинги, съезды, голосования, выдвигали ультиматумы, слали телеграммы в Москву и Киев, не зная, как решить судьбу флота. Немцы приближались к Севастополю (хотя везде это были небольшие части, почти без артиллерии и тылов). Наконец, как сообщил Ленину Раскольников, 27 апреля из Севастополя в Новороссийск вышли восемь миноносцев, четыре транспорта и пять крейсеров. На следующий день снялись с якоря линейные корабли «Воля» и «Свободная Россия» вместе с миноносцем «Дерзкий». В Севастополе остались, дожидаясь немцев, 2-я минная бригада, 2-я бригада линейных крейсеров, весь подводный флот, самолеты, все боевое снаряжение, все склады, мастерские и портовое оборудование. Однако позже «Воля» и шесть миноносцев вернулись в Севастополь и оказались в руках немцев. Раскольников обвиняет в измене комиссаров Вахрамеева и Авилова-Глебова{41}. По мере приближения небольших передовых отрядов германцев к Новороссийску флот решили затопить, что и было осуществлено 18 июня 1918 года.
Возможно, это было единственное решение. Однако не покидает чувство внутреннего протеста, что все это произошло в результате просчетов на переговорах с противником. Великая держава припала к сапогу меньшего по силе государства, которое само едва волочило ноги… Но Ленин требовал везде жесткого исполнения унизительных условий. Осмотревшись, через 3–4 месяца он почувствовал, что «триумфатор» – Германия – находится в едва ли лучшем положении, чем Россия.
Как видим, отношение Ленина к Брестскому миру более сложное, нежели может показаться, если анализировать только процесс борьбы за его подписание. Заключительная часть этого процесса выражается в том, что Ленин сконцентрировал все политические, дипломатические, идеологические усилия на создании революционной ситуации в Германии. На это были ассигнованы крупные средства.
Ленин, отдыхая в Горках, написал письмо в ЦК, о котором Я.М. Свердлов сказал: Ленин пишет, что «в Германии разразился политический кризис, правительство мечется, не находит опоры в массах. Дело кончится переходом власти в руки пролетариата. Тактика большевиков оправдалась. Мы не будем нарушать Брестского мира теперь (курсив наш. – Д.В. ). Но мы уже ставим вопрос подготовки помощи немецким рабочим в их тяжелой борьбе со своим и английским империализмом…»{42}. Ленин за разжигание факела германской революции, но пока против денонсации Брестского мира. Теперь он очень боится Запада: Англии, Франции, Америки. И очень ошибается. Либеральная Антанта по отношению к внутренним проблемам России занимала весьма пассивную позицию.