Ленинград-43
Шрифт:
Помню огромную площадь и столь же величественный собор, куполом напомнивший мне Капитолий. Напротив него располагался дворец, в котором и должны были происходить переговоры, нас разместили частью в самом дворце, частью в отеле «Англетер» рядом с собором. Всё вокруг было оцеплено солдатами НКВД. Помню памятник посреди, конная статуя — как нам сказали, единственная в мире, стоящая на двух ногах (я удивился, вспомнив памятник Эндрю Джексону перед Белым Домом). «Кто это?» — «Император Николай». — «Тот, которого свергли?» — «Нет, его прадед, подавивший восстание декабристов». — «Какое восстание?» — «Это когда гвардейские офицеры при его коронации потребовали вольностей». Так это обычное «пронунсиамиенто», причем неудавшееся — если в каком-нибудь Уругвае или Гаити ставить монументы каждому правителю, устроившему или подавившему подобное, не хватило бы площадей! Русские странный народ — даже свергнув монархию, не могут забыть своих царей, очевидно, не умея жить без сильной власти — человеку подлинно свободного мира их не понять! Но сейчас они нужны нам, чтобы победить еще более страшную тиранию!
Я читал о страшных бедах, пережитых этим городом в немецкую Блокаду. Однако же сейчас Ленинград выглядел не хуже, чем Лондон. Сохранялось затемнение, и на многих домах были видны следы обстрелов и бомбежек, как и надписи на стенах, указывающие что «эта сторона при обстреле наиболее опасна». Но велась и очень большая стройка, почти на каждом поврежденном здании были строительные леса, и возводились новые, не дома, а целые кварталы — понятно, отец и сэр Уинстон не покидали предоставленного нам дворца по соображениям безопасности — однако люди из нашей свиты, в том числе журналисты, имели гораздо большую свободу перемещений и рассказывали и мне, и отцу всё, что видели, да и сам я не раз выезжал в город. Работали заводы и учреждения, и театры, ходили трамваи и автобусы, и повсюду поддерживался идеальный порядок — казалось, русские превзошли немцев даже в этом. И очень много было пленных немецких солдат, которых русские называли пренебрежительным словом «гастарбайтеры» — они представляли здесь наиболее неприятное зрелище: физически здоровые и не старые, но какие-то неопрятные, опустившиеся, многие без зубов — если они не перемещались куда-то строем и под конвоем, то непременно были заняты, работали на стройках, или убирали с улиц снег. Глядя на эту толпу, я был удивлен — неужели это те самые непобедимые легионы Гитлера, что за год прошли всю Европу, не зная поражений?
Относительно мер безопасности. Все знают кадры, когда сэр Уинстон на улице Лондона, вместе с толпой, осматривает разрушения от немецкой бомбежки. Я слышал, что до войны и Сталин, случалось, ходил по улицам совсем без охраны, не прячась и не боясь. Не знаю, насколько это соответствует истине, но могу сказать, что не правы те, кто называет Россию полицейским государством, лично я и другие из делегации вообще не видели на улицах полицейских, кроме тех, кто регулировал уличное движение, хотя часто встречались военные патрули, причем вооруженные автоматами. Также было оцепление вокруг площади и дворца — но на вид, не слишком густое, лишь чтобы заворачивать заблудившихся прохожих, никаких танков рядом, как позже писали иные газеты, мы не видели, как и бетонных дотов. Ленинград на время нашего визита вовсе не был превращен в крепость, откуда были выселены все жители. Вообще недоверчивость и подозрительность русских сильно преувеличена — так, когда я дважды выезжал на нашей машине с американским шофером, сзади так и не появилось автомобиля с агентами, ведущими слежку, более того, у нас и документы не проверили ни разу! Но простим русским эту беспечность, поскольку наше пребывание в Ленинграде не было омрачено ни одним неприятным инцидентом.
Ленинград, это же время, разговоры по радио.
— Центр, я 14-й! Объект проследовал мимо, свернул на Невский. Двадцать первому и Двадцать второму, принять!
— Центр, я 22-й, Объект движется к Гостиному двору.
— Центр, я 27-й. Стою у Дворца пионеров, заглох, не могу завестись! Если что — я не мобилен!
— Мля! 34-й, я Центр, срочно выдвинуться на замену Двадцать седьмому!
— Центр, я 25-й, интерес к Объекту, мужчина в полушубке, с мешком. 252-й, видишь? Пешим группам, приготовиться!
— Я 252-й, цель вижу, готов работать!
— Центр, я 25-й, Объект проследовал мимо, порядок. 252-й, оптикой не блести, тебя видно!
— Центр, я 34-й, Объект проследовал мимо.
— Центр, я 25-й, документы у подозрительного проверили, пустышка. Машиной заинтересовался, «паккард» больно приметный. Надо было Объекту «эмку» дать.
— Зато нам проще. И прекратить посторонние разговоры в эфире!
— Центр, я 29-й, Объект поворачивает на Литейный.
— 58-й, я Центр, доложитесь!
— Центр, я 58-й, стоим перед Литейным мостом.
— Центр, я 54-й, Объект проследовал мимо, прямо.
— Я Центр, колонне «сотых», готовность к выезду, развернуть сеть на Выборгской, по плану. 58-й, если Объект появится раньше, притормози его.
— Центр, я 56-й, Объект свернул на Пестеля. 71-й, прими!
— Я Центр, «сотым» на выезд, по набережной, готовиться перекрыть Кировский мост.
— Центр, я 71-й, подозрительная активность, «газон», номер…
— Вижу, я 72-й! Сейчас остановим.
— Центр, я 74-й, Объект проехал Летний сад, свернул на Садовую, к Неве.
— 90-му Центр, готовится тормознуть Объект у моста. Пока «сотые» не подойдут.
— Центр, я 90-й, объект проехал по Халтурина, на мост не пошел. Опять, наверное, даст круг и назад.
— Я Центр, 42-му и 43-му, готовьтесь принять, как только на Мойку свернет!
И снова Эллиот Рузвельт. Из воспоминаний.
В зале переговоров кроме Большой Тройки (и де Голля) присутствовали лишь переводчики: я, как доверенное лицо и адъютант отца, и секретарь-референт Сталина, молчаливый молодой человек в штатском, который не произнес ни слова, лишь стоял позади своего босса с папой в руке, и когда русскому Вождю был нужен какой-то документ, то он тотчас оказывался в его руке. Вопреки моему ожиданию, Сталин был без трубки, в простом генеральском мундире с золотыми погонами, без единой награды. После обычного обмена приветствиями и общих слов Сталин взял инициативу в свои руки, заявив:
— У нас, русских, есть поговорка: «Не делите шкуру неубитого медведя». Я предлагаю главной темой нашей встречи принять координацию наших действий по разгрому Еврорейха. А политические реалии послевоенного мира будем обсуждать после победы, на особой конференции — вы ведь это предлагали, мистер Черчилль?
Это было так. Сэр Уинстон в разговорах с отцом раньше неоднократно выражал свое опасение, что «русские захватят всю Европу». Действительно, положение их выглядело необычайно выигрышным — после Днепра, и Вислы (за которой у них уже были захвачены плацдармы), и Одер, и даже Рейн вовсе не казались неодолимыми. И ясно было, что с выходом русских армий на Рейн и занятием всей собственно германской территории, Францию Гитлеру не удержать, а Италия и Испания вовсе не выглядели сильными противниками, и вся Европа была готова упасть в руки СССР как спелый плод, по праву победителя. В этих условиях, с точки зрения геополитики, открытие нашего фронта в Европе было больше нужно британцам, русские вполне могли обойтись и без него. Сталин продолжил:
— Первым вопросом я предлагаю обсудить, что мы должны поставить за цель этой войны. Безоговорочная капитуляция Германии — с категорическим недопущением сепаратного мира ни с кем из нас. Вы что-то хотите сказать, мистер Черчилль?
Сэр Уинстон напомнил Сталину его же слова, что «гитлеры приходят и уходят, а германский народ остается». Следует ли отнести предложение о безоговорочной капитуляции и запрете на сепаратный мир к демократическому германскому правительству, если таковое придет к власти?