Ленинградская зима
Шрифт:
Лучше б я не ходил на пристань. Еще издали слышался непонятный звук — не то ветер выл в какой-то гигантской трубе, не то провода на телеграфном столбе. Это кричали женщины и дети. Плакали, звали осиротевшие дети и матери, потерявшие детей. Одни стояли на берегу, другие были еще на полу затонувшем «Конструкторе», их на шлюпках доставляли на берег. Подходили машины — санитарные и грузовики, — увозили раненых и уцелевших. Стоял неумолимый крик женских и детских голосов. Еще сейчас в ушах стоит этот страшный крик.
Вернулся в Ленинград разбитый, больной. Кажется, непрерывно ноет
Глава двенадцатая
Деньги открыли Чепцову не только квартиру вдовы Струмилиной, но и гардероб ее мужа. Утром он вышел на улицу в добротном, немного старомодно сшитом костюме из синего бостона. Он бродил по городу, заходил в магазины, учреждения, смотрел, слушал, пытался делать первые выводы. На Кронверкском его застала воздушная тревога, и ему пришлось укрыться в бомбоубежище большого дома. Под сводчатым потолком подвала люди сидели на скамейках, на ящиках, на чемоданах, принесенных с собой, и прямо на каменном полу. Тревожный говор сливался в непрерывный гул. Где-то в глубине подвала надрывно плакал ребенок.
Рядом с Чепцовым на связках книг сидели пожилые женщина и мужчина, оба в белых мятых плащах, у него седую гриву прикрывала черная фетровая шляпа, на ней была шляпка с вишенками на ленте. Он то и дело вскакивал, опускался на корточки и разглядывал корешки книг и каждый раз сетовал, что мало захватили…
— Нет, нет, в это дело необходимо внести строгую систему, — говорил он сердито. — Я сегодня же составлю список…
Бомбы падали все ближе, и нервная атмосфера в подвале быстро накалялась. Близкий разрыв колыхнул подвал, погас свет. Напряженная тишина. Чепцов нащупал рукой стену и придвинулся к ней поплотнее. Тишину разорвал исступленный крик: «Спасайтесь!»
По темному подвалу метнулся шорох, Чепцов, почувствовал, что сейчас начнется паника и люди ринутся к выходу, давя друг друга. Он затаил дыхание, но в это время раздался не очень громкий, но удивительно спокойный мужской голос: «Товарищи, призываю вас к спокойствию! Неужели мы, ленинградцы, уступим желанию врага и в страхе опустимся на четвереньки?» Говорившего слышали не все, из далеких углов подвала доносились призывы: «Тише! Тише!», «Дорогие товарищи, призываю вас к спокойствию!» — повторил невидимый оратор, и в это время загорелся свет. Кто-то засмеялся, раздались радостные восклицания, а Чепцов в это время увидел говорившего. Это был старик в белом мятом плаще. Он сел на свои книги и сказал, обращаясь к Чепцову:
— Очень, знаете ли, критический был момент. Я однажды очутился в аналогичной ситуации — знаменитая давка в ростовском летнем театре…
— Как можно сравнивать? — воскликнула его жена. — Там кто-то из озорства бросил в зал дымящуюся тряпку и крикнул «пожар», а теперь… боже мой!..
— Та же тряпка! Та же тряпка! — упрямо и сердито зафыркал старик.
Появился мужчина с красной повязкой на рукаве, он пробирался среди людей и спрашивал: «Кто крикнул: спасайтесь? Кто крикнул: спасайтесь?..» Люди подозрительно оглядывались, смотрели друг на друга. Вдруг где-то в глубине подвала женский голос крикнул: «Он кричал! Он!» Чепцов встал и неторопливо направился к выходу. Навстречу ему летел певучий сигнал отбоя воздушной тревоги.
Неужели чувство опасности появилось после этого?..
Вечером,
Когда он шел на Охту, чтобы встретиться с Кумлевым, с ним случилась история, которую можно бы было считать смешной. В безлюдном переулке он зашел в ворота за малым делом. Там его задержали какие-то люди с красными повязками на рукавах и свели в свой штаб.
— Да он не местный — из Риги, — сказал один из них, тщательно просмотрев все документы Чепцова.
— Спросить можно было, а то рассупонился в пяти шагах от уборной, — рассудительно добавил другой.
Сейчас Чепцов думал, что, если такой пустяк может вызвать подозрение, смеха тут мало.
Потом была встреча с Кумлевым там, на длинной скамье возле молельного дома баптистов. У резидента было плохое настроение, он, очевидно, недоволен тем, что Чепцов действует самостоятельно. Ну и черт с ним и с его амбицией. Но здесь произошел новый инцидент. Женщина — ненормальная какая-то — привязалась: почему они тут сидят, около ее церкви? Не получив ответа, она разразилась базарной бранью. Кумлев вдруг предложил немедленно разойтись и через час встретиться у главных ворот Смольного.
Чепцов подчинился, но потом, когда они встретились и вышли к Неве, потребовал от Кумлева объяснений.
— Женщина показалась мне подозрительной, я не мог рисковать ни собой, ни тем более вами, — сухо сказал Кумлев.
— Чекистка? — не поверил Чепцов.
— Вы совершите непоправимую ошибку, если решите, что они не умеют работать, — не сразу ответил Кумлев. — Один наш человек провалился перед самой войной только потому, что позволил себе позвонить по автомату в немецкое консульство.
— Этого не может быть! Сказки!
Кумлев промолчал. Потом, прощаясь, сказал:
— Я не считаю правильным ваш маневр с гостиницей, думаю, что вы уже вызвали к себе интерес…
Чепцов слушал подряд все передачи Ленинградского радио — известия, песни, объявления. Он не все понимал, но чем дольше сидел у репродуктора, тем тревожнее становилось у него на душе… Школьница читала свое письмо на фронт, отцу. Зыбким девчоночьим голоском она говорила взрослыми, серьезными словами, сообщала, как она вместе с матерью защищает свой дом от вражеских зажигалок, что она подала заявление на курсы медсестер и теперь будет мечтать только об одном — оказаться в воинской части, где служит отец… Вот Кумлев считает, что он, Чепцов, совершил ошибку с гостиницей. Может быть, но как без этого он мог проверить возможность попасть туда?.. Из черного бумажного круга репродуктора послышался низкий глухой голос. Женщина читала свои стихи о ненависти к врагу, о мести. «Святая ненависть», — несколько раз повторила она. Защелкал метроном. Чепцов приглушил звук.
В комнату вошла хозяйка.
— Почему город так спокоен? На что люди надеются? — спросил у нее Чепцов.
— Нас всех научили верить… — после долгого молчания ответила она.
— Во что? В бога? — насмешливо воскликнул Чепцов и спросил серьезно: — Чему вас научили верить?
— Ну, как чему? Что наше государство победить нельзя.
— Чье государство?
— Наше, Советское, какое же еще… — серьезно ответила Элеонора Евгеньевна.
Чепцов, как-то неопределенно соглашаясь, покивал головой и снова усилил звук в репродукторе. Там пели какую-то залихватскую песню…