Ленька Пантелеев
Шрифт:
– Отнесите этот пакет в коммунхоз, - приказал ему секретарь, вручая запечатанный конверт и толстую рассыльную книгу.
Ленька с готовностью побежал исполнить поручение.
Но добежать до коммунхоза ему не удалось.
Финотдел помещался во втором этаже. Выбежав на площадку и увидев перед собой широкую городскую лестницу с гладкими отполированными перилами, Ленька не удержался, сел на перила и - как бывало когда-то в реальном училище покатился вниз. Но в реальном училище он скатывался большей частью благополучно.
...Очнулся он на больничной койке. Ему посчастливилось. Он мог сломать и спину, и руку, и ногу, и что хотите. А сломал всего-навсего один большой палец на левой руке.
Из больницы он выписался в середине зимы. Пошел в финотдел. Место его было уже занято. Какая-то древняя старушка сидела в приемной, вязала чулок и попивала морковный чай.
Леньке выдали выходное пособие. Неделю он жил барином на своем пивоваренном заводе.
Потом наступили морозы, по ночам Ленька совершенно коченел.
Он уже подумывал, не вернуться ли ему в детдом. Правда, это не очень весело - возвращаться к разбитому корыту, но что ж поделаешь.
В тот день, когда в голову ему пришла эта мысль, он встретил на улице молодого веселого парня, подпоясанного солдатским кушаком, за которым торчал широкий австрийский тесак.
Ленька поднимался наверх, в город. Парень бежал вниз. Он пробежал мимо и вдруг остановился. Наверно, у Леньки был очень страшный, заморенный и измученный вид.
– Эй, малай!
– окликнул его парень.
Ленька остановился.
– Ты чей?
– сказал парень.
Ленька попробовал усмехнуться и сказал, что он "свой собственный". И пошел дальше. Парень догнал его и схватил за плечо.
– Послушай, - сказал он, - ты что - замерз?
Сказал он это так хорошо, заботливо и тепло, что Ленька вдруг почувствовал, что он и в самом деле промерз до последней косточки. Зубы у него застучали. Если бы парень не подхватил его под руку, он, наверно, сел бы тут же, посреди улицы, в снег.
– А ну, пойдем поскорей греться, - сказал парень и, схватив Леньку за руку, потащил его наверх, в город.
...Он привел его к дому, над подъездом которого висела вывеска:
ГОРОДСКОЙ КОМИТЕТ
РКСМ
В маленькой комнате, украшенной лозунгами и плакатами, сидела за столом рыжеволосая веснушчатая девушка. Девушка что-то писала.
– Принимай гостя, Маруся, - сказал ей парень.
Увидев Леньку, девушка вскрикнула. Уши и нос у Леньки были совершенно белые. Он отморозил их.
Он никогда не забудет эти добрые женские руки, которые полчаса подряд заботливо растирали снегом его лицо и уши.
– Ну что - дышать можешь?
– спросили у него, когда он немного согрелся и пришел в себя.
– Да. Благодагю вас. Могу, - сказал Ленька и вдруг расплакался. Плакать ему было стыдно, он давно не плакал, но сдержать себя он не мог.
Его успокоили, напоили чаем, накормили хлебом.
Он рассказал, кто он, откуда и что с ним случилось. Рассказал и про ферму, и про монастырский бархат, и про валенки, и про чека, и про колонию имени III Интернационала...
Он думал, что сейчас его выгонят или отправят в милицию. Но парень, которого девушка называла Юркой, серьезно выслушал его и сказал:
– Вот что, товарищ Ленька... До Петрограда ты вряд ли сейчас доберешься. Оставайся у нас - в комсомоле.
Ленька остался. Его поселили на кухне, которая только называлась кухней, потому что там стояли плита и кухонный стол. А на самом деле там только чай кипятили, когда собирались по вечерам в комитете комсомольцы - на лекции, на собрания или просто поговорить, пошуметь и поспорить.
Эта зима была у Леньки очень хорошая.
Он жил в комитете вроде сторожа, получал зарплату и паек, но чувствовал себя равноправным членом коллектива. Ходил на собрания. Слушал доклады. И если на собрании обсуждалась резолюция и нужно было голосовать, он тоже поднимал руку. Сначала он делал это робко, а потом осмелел и стал поднимать руку чуть ли не выше всех. И никто не удивлялся и не возражал. Его считали таким же комсомольцем, как и других, хотя по возрасту Ленька в комсомол не годился, - ему не было еще и тринадцати лет.
...Городская организация комсомола была совсем маленькая. Все это была зеленая молодежь, главным образом - ученики и ученицы Единой трудовой школы. Юрка среди них выглядел чуть ли не старичком: ему исполнилось 18 лет. Он уже второй год работал помощником механика на городской электростанции и занимался; кроме того, на инструкторских курсах всеобуча. Работать ему приходилось много. Отец его погиб еще в германскую войну, и на Юркиных плечах лежали заботы о семье, о больной матери и о маленьких братьях и сестрах, живших в Казани. Он сам признавался Леньке, что спит не больше четырех часов в сутки. И все-таки он находил время позаботиться и о своем воспитаннике.
Прежде всего он решил, что мальчику нужно учиться. Оба они долго и со всех сторон обсуждали вопрос, - куда ему лучше идти: в бывшую гимназию или в бывшее реальное? Хотя ни реального, ни гимназии давно уже и в помине не было, в Леньке еще не угасла застарелая ненависть к "серошинельникам", и он решительно заявил, что в гимназию, даже в бывшую, учиться не пойдет. Юрка сначала рассердился на него, потом посмеялся, а потом подумал и решил:
– А и верно, пожалуй... К черту все эти гимназии. Нам, Леничка, в первую очередь нужен рабочий класс. После войны, когда разобьем колчаков и Юденичей, будем восстанавливать заводы, будем новые строить... Определим-ка мы тебя, давай, в профессиональную школу! Хочешь?