Лента Мёбиуса
Шрифт:
Звуки падающих тел, треск мебели и крики разносились по всему зданию, и в дверях появился офицер с погонами майора. Увидев следователя, выглядывавшего из-под стола, разбросанных по комнате стонущих полицейских и высившегося над ними задержанного с дубинкой в руке – разгорячённого, готового к продолжению схватки, – он только воскликнул:
– Ну, солдат, ты и попал!
И сразу же дважды выстрелил в меня из пистолета. Первая пуля угодила мне в плечо, вторая – в грудь, не задев лёгкие, как потом определили врачи. В глазах сотряслось, я потерял сознание и рухнул на
Вновь я пришёл в себя после хирургической операции, прикованным одной рукой к больничной койке.
Потом опять были допросы. Сначала в палате экстренного травматического отделения, а через несколько дней, когда раны немного зажили, – в дознавательной комнате следственного изолятора. Кроме попытки изнасилования несовершеннолетней и причинения тяжкого вреда здоровью молодого парня мне вменялось теперь и нападение на сотрудников полиции, находившихся при исполнении служебных обязанностей.
Дважды ко мне допускали на свидания мою мать и Томочку; я рассказывал им, что в действительности происходило на стройке, как услышал крик о помощи и остальное и как повязали меня и перевернули события с ног на голову. И что если найти девчонку, спасённую от насильников, и хорошенько расспросить её, то станет понятно, что в первой части цепочки происшествий я совершенно не виновен, а наоборот, вёл себя с гражданской позиции, то есть как человек с личной ответственностью за страну и морально-нравственное состояние общества, в котором он проживает.
То же самое я говорил следователю, а также адвокату, седенькому старичку с красным носом, назначенному для моей защиты.
Адвокатишке – от него всё время тянуло густым винным перегаром – было глубоко наплевать, что со мной станется, это чувствовалось по всему его поведению и особенно по безразличным выцветшим глазам. Он был убеждён, что я кругом виноват, и свои обязанности выполнял чисто формально и лишь потому, что так было положено по закону; скорее всего, на уме этого шпака была лишь очередная порция выпивки.
С его слов я узнал, что пострадавшим на стройке от удара металлической трубой был Марк Автономьев, сын уважаемого в городе бизнесмена, бывшего главного мафиози чисто местной, региональной закваски.
И многое мне стало понятно, и в первую очередь то, что сына этого непременно выгородят, а дембельному солдату постараются намотать срок на полную катушку, и никакие честные свидетельские показания ему не помогут.
Так оно и вышло.
Надю Зайцеву, девчонку которую я вызволил от злодеев, Томочка нашла уже на следующий день после первого свидания со мной – через своих подруг. Надя показала остатки синяков на ногах, руках и груди и заявила, что готова рассказать, как всё было и кто в действительности пытался надругаться над ней.
Придя к следователю Патрикееву – за полчаса до её явки ему занесли немаленький пакет с деньгами от Автономьева-старшего, что потом мне стало известно, – она начала излагать суть происшествия на строительной площадке, дескать, это отпрыск городского
Но следак быстро убедил её изменить показания, припугнув тем, что она выступает против дитяти человека, обладающего поистине неограниченными возможностями, и что у неё самой могут возникнуть большие неприятности. И у родителей её тоже. И даже жизнь их всех может оказаться под угрозой, тут уж ничего не попишешь, се ля ви.
В итоге девушка заявила на суде, что это я злодей, что именно я пытался её обесчестить, а Марк Автономьев со своими друзьями лишь пришли к ней на помощь.
Её слова и стали решающими в определении виновника в том закуточном пространстве на стройплощадке. В добавление ко всему имелся и пострадавший от удара трубой – присутствовавший в зале юноша, слегка скособоченный, ещё не совсем оправившийся ко дню судебного заседания.
Свою роль сыграли и показания полицейских, очутившихся в тот злополучный вечер на месте происшествия, одним из которых был младший сержант Ерманков; это он ударом пистолета остановил подсудимого, когда тот гнался за другом Марка, молодым человеком по фамилии Рыскунов.
Ещё Ерманков сказал, будто видел, как трое парней буквально стаскивали меня с девчонки, кричавшей о помощи, и как я ударил обрезком трубы одного из них.
При этих его словах по залу судебного заседания прокатились гул возмущения и возгласы с требованием в полной мере наказать преступника. Разумеется, лыком в строку лег и инцидент в следственном изоляторе, в котором я опять был показан опасным для общества неукротимым живорезом.
Когда мне дали слово, я обратился к Зайцевой, мол, что же ты делаешь со мной своей неправдой, ведь не будь моего вмешательства, ещё неизвестно, что с тобой бы стало; не исключено, что и жизнь твоя закончилась бы в том строительном закутке.
В ответ девушка потупила глазки и покраснела, но от лжесвидетельства не отказалась.
Наконец судья Митюкова холодным механическим голосом и с отчётливо выраженным сладострастием на лице зачитала приговор.
Помимо попытки изнасилования мне вменяли в вину зверское избиение несовершеннолетнего Марка Автономьева с тяжкими последствиями для его здоровья, а также нападение на полицейских в следственном изоляторе.
И вот решающие слова жрицы Фемиды: пятнадцать лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима.
С моей стороны на судебном заседании присутствовали моя мать и Тамара. Всё время разбирательства они держались рядом. Когда судья зачитывала свой текст, я не отрывал от них глаз. Услышав, сколько мне дали, мать побледнела и едва устояла на ногах.
– Я знаю, что мой сын невиновен, – сказала она в наступившем безмолвии; ни слезинки, однако, не показалось на её глазах, все душевные переживания она держала в себе.
Тамара же громко навзрыд заплакала и уткнулась лицом в ладони.
– Не жди меня, Тома, не надо! – крикнул я, когда меня в наручниках уводили из зала. – Не жди! Устраивай свою жизнь, как можешь! Мама, прощай!