Лента Mru
Шрифт:
Мысли клоуна переключились на саму пещеру. Он с неодобрением изучил еле видное пятно провала: пещера находилась в плачевном состоянии. Надо что-то делать, надо писать в правительство, выстраивать пикеты. Первый же грот, куда попадаешь при входе, совершенно загажен. Туалетов, конечно, нет. Постоянно устраивается какая-то потеха, городские власти присосались к пещере и не в состоянии оторваться. Дня не проходит без какого-нибудь фестиваля: то он пивной, то водочный, а бывают еще фестивали наскального творчества, спортивные состязания с бегом в полосатых мешках, эстафеты. Позавчера, например, затеяли церемониальное вручение, а позапозавчера – церемониальное изъятие.
Все больше возмущаясь, клоун начал загибать пальцы, вспоминая бедствующие пещеры:
«Как же так! – клоун закипал все сильнее. – Это же уникальные заповедники. Там водятся троглобионты и троглофилы, а стоит подумать о судьбе рукокрылых, которым, если их дважды пробудить от спячки, вообще конец, так даже слезы наворачиваются на глаза, честное слово! Неимоверный стресс! Прибудешь так на зимовку, расположишься, но тебе не дают отдохнуть и набраться сил; тебя пугают и шугают, снимают с места, гоняют веником, глупо улюлюкают…»
Мы же перенесли наши взоры на мол, порт, пальмы, порочные городские огни, разгоряченные подвыпившие компании. Земля, завернувшись в траурные одежды, взрывалась редкими петардами; пьяно звенело стекло. Из окон струилась музыка, смешивая эпохи: придурковатый рэп накладывался на дородную рио-риту и прыгал по ней макакой, тщетно пытаясь доставить удовольствие этой большой и доброй женщине, вечной ягодке сорока пяти лет. Голосили сирены – безнадежно опаздывающие и уже никому не нужные. Они выли слева и справа, заставляя прохожих не мчаться к источнику звука, как это могло бы случиться под песни действительных, обворожительных сирен, но понуждая их к бегству, сгоняя в середку и достигая, собственно, того же результата: граждане надежно застревали между Харибдой и Сциллой в относительной безопасности.
Обмылок осторожно натягивался на горячую картофелину.
Нор подсматривал за едоками, делая вид, будто сосредоточенно катает в ладонях стакан с каким-то сложным пуншем, приготовленным по древнему рецепту и лунному наитию.
За столом ему с двух боков прислуживали правый и, соответственно, левый U-клоны – уроды, названные так за умышленную деформацию их тел: короткие скорые ножки; длинные, ухватистые руки при почти полном отсутствии головы.
– Осваивайтесь, – улыбнулся Нор пуншу. – Побудьте как дома, время терпит.
– Мне нужно зеркало, – промычала отмытая и расчесанная Лайка. Рот у нее тоже был набит картошкой, и она уже разламывала новую столовым ножом. – Мне кажется, что я все еще липкая.
– Все мы некогда были Первичным Бульоном, – покровительственно успокоил ее Нор, мечтательно повертывая на вилке маленький кусочек сыра. Но тут же оставил сыр в покое, вооружился ножом, взял сардельку и произвел в ней разделение. – Нас залили в естественные емкости и поставили вариться на медленный вулканический огонь; накрошили морковки и свеклы, булькнули луковицей и прикрыли крышкой для соблюдения умеренного парникового эффекта. И всем там было просто замечательно. У нас была длинная сопля ДНК, одна на всех, которая стала дробиться по эгоистическому произволу своих фрагментов, возмечтавших о самостийности. А когда после длительного исторического взаимообмена, возникла, скажем, Единая Информационная Сеть, эти фрагменты объединились в новую, эфирного качества целостность. Образовавшийся навар благоухает информационными испарениями. Теперь приближаются последние времена, теперь уж наверное будет сказано нечто совсем окончательное. Например, к нам движется демиургическая в своей непознаваемости Черная Дыра, которая, по моему глубокому убеждению, хочет сожрать готовый бульон. Возможно, что это и есть наш повар, воплощение космического разума. А может быть, просто прохожий, который соблазнился фаст-фудом – как знать?…
Зевок, попытавшийся пропитаться этой мыслью, перестал жевать.
– Попроще бы, ваше…
– Не напрягайся, дорогой, – Нор пришел ему на помощь. – Твои затруднения при подборе слов лишний раз доказывают совершенство технологии, потому что оригинал тоже не блещет словарным запасом. Он ему и ни к чему! – Нор удивленно повел плечами и рассмеялся. – Я хотел сказать только то, что презрительное прозвище «склепки», которые вы наверняка услышите в свой адрес, говорит о бессилии насмешников. Вы – часть естественного процесса. Вы являетесь продуктами эволюции не в меньшей степени, чем ваши прототипы. В каком то смысле вы даже совершеннее, потому что созданы вопреки воле природы. Зато – по воле звезд, ибо звезды выше.
Мы, слыша слабые отзвуки его рассуждения, переглянулись и вздохнули.
– Это именно так, – настаивал Нор, словно сумел уловить наш сарказм. – Ваши имена… почему ты Зевок, любезнейший?
Зевка передернуло:
– Мне постоянно подливали в ванну питательное, из банки. Шуточки отпускали насчет аппетита. Я засыпал, накушавшись, и длинно зевал от недостатка кислорода.
– А ты? – повернулся Нор к его соседке. – Почему ты – Лайка?
– Потому что лабораторная, – отрезала та возмущенно. Она, как любая женщина, не умела ценить, что имеет.
– Вполне земные имена, – заметил Обмылок, успевший достаточно освоиться, чтобы говорить с Нором запросто. – Я не понимаю, при чем тут звезды.
«И мы не понимаем!» – закричали мы дружно, но звук распространяется гораздо медленнее света. Компания продолжала беседовать. Мы смирились, утешившись тем, что и компании этой давно уже нет: ее отображение летело к нам не одну тысячу лет.
– Это простительно, – заметил Нор, берясь за кофейник. – Существу, которому всего пара дней от роду, недосуг удивляться звездам. Между тем, философом было изречено…
И он довольно складно повторил наше любимое изречение. Новость о звездном небе и нравственном законе, которым положено удивиться, не произвела на Обмылка сильного впечатления.
– Не знаю никакого закона, – пренебрежительно молвил Обмылок и прицелился во вторую картошку.
– И прекрасно, – похвалил его Нор. – Не хватало еще, чтобы ты его знал. У склепков, прошу прощения, этого закона… – он подумал и не стал договаривать.
– Нет? – встрепенулась Лайка. – Чего-то, выходит, все-таки не хватает?
– Наоборот, – убежденно возразил ей Нор. – У склепков этого закона с запасом, через край. Так много, что всякое осознавание становится опасным для рассудка.
…Трапеза давно затянулась за полночь. Склепки успели отдохнуть, вымыться, переодеться и привыкнуть к существованию. Зевку и Лайке пришлось труднее, чем Обмылку, которому повезло пробираться к хозяину ночью. Они многих перепугали и рассмешили, но им помогало незнание собственной наготы. Вернее, унаследованная память подсказывала беглецам причину неприятного впечатления, которое они производили на встречных, однако отсутствие реального опыта общения, равно как и погоня, наступавшая на скользкие пятки, облегчили неловкость, и чувство стыда было погублено в зародыше. «Еще и лучше», – отметил про себя Нор, наблюдая, как чешется Лайка. В ожидании гостей он долго решал, как бы их встретить, и вполне серьезно рассматривал вариант недружественного приема, которым внушил бы новорожденным существам враждебность подлунного и подсолнечного мира. Он думал их бить и жечь, хлестать плетьми, кормить помоями, унижать словами и действиями. Но выбрал-таки пряник, спрятавши кнут, ибо вспомнил картины рая, которые рисуют мусульманским самоубийцам – и не только рисуют, но и создают на деле: окружают блаженством, одурманивают сознание, и те в результате, познавши многие радости, но не познавши гурий, только и ждут, чтобы скорее взорваться и возвратиться к отобранному блаженному бытию. Пускай стремятся – Нор включил тихую симфоническую музыку, вторично разлил по сосудам запретную жидкость. Чем больше им здесь понравится, тем сильнее будет стремление вернуться с победой и заслуженно отдохнуть.