Леонард Коэн. Жизнь
Шрифт:
К тому же Лайон был убеждённым патриотом Канады. Когда началась Первая мировая война, он объявил набор добровольцев – призывал евреев Монреаля вступать в армию. Первыми записались два его сына, Нейтан и Хорэс (младший, Лоренс, был слишком юн). Лейтенант Нейтан Коэн, личный номер 3080887, стал одним из первых офицеров еврейской национальности в Канаде. Леонард любил смотреть на фотографии отца в форме. Но война подорвала здоровье Нейтана, его состояние периодически ухудшалось: возможно, именно поэтому он, хотя и был старшим сыном старшего сына, не стал в свою очередь президентом конгрегации и вообще сделал не так уж много для продолжения семейных традиций. Хотя официально он и возглавлял компанию «Фридмен», её делами в основном занимался Хорэс. Нейтан не был ни интеллектуалом, ни богословом. На бар-мицву он получил в подарок роскошное издание великих поэтов – Чосера, Вордсворта, Байрона, – но кожаный переплёт оставался нетронутым, пока эту книгу не вытащил из тёмного шкафа Леонард. По его словам, Нейтан предпочитал
Отец Маши, раввин Соломон Клоницки-Клайн, был известным талмудистом и директором религиозной школы в литовском городе Ковно (теперь – Каунас), примерно в полусотне километров от родного города Лазаря. Кроме того, он был автором двух книг – «Лексикона омонимов еврейского языка» и «Тезауруса талмудических толкований», – которые заслужили ему прозвище Сар Ха-Дикдук, то есть «Король грамматиков». Когда из-за преследований евреев жить в Литве стало невозможно, он уехал в Соединённые Штаты, где ещё раньше поселилась и вышла замуж за американца одна из его дочерей. Маша отправилась в Канаду, где устроилась работать медсестрой. Когда истекло её разрешение на работу, он обратился за помощью к своему американскому зятю и так узнал о переселенческом комитете Лайона Коэна. Соломон и Лайон стали друзьями, благодаря чему Маша и Нейтан познакомились и затем поженились.
В детстве Леонард знал дедушку Клайна в основном по рассказам, потому что тот большую часть времени проводил в США. Маша рассказывала, что люди приходили за сотни километров, чтобы послушать деда. Ещё она рассказывала о его славе превосходного наездника: это Леонарду особенно нравилось. Ему было приятно, что он родился в семье, состоявшей из таких важных людей, но он был совсем юн, и интеллект не мог тягаться с физической силой. Леонард собирался поступать в военную академию. Нейтан дал своё разрешение. Леонард хотел сражаться на войне и получать награды, как делал отец, пока не стал инвалидом, которому иногда бывало трудно подняться по лестнице и за которым ухаживала мама, когда он не мог ходить на работу и оставался дома. В детские годы Леонарда Нейтан часто болел. Но у мальчика были доказательства, что отец когда-то был воином. У Нейтана в прикроватном шкафчике со времён войны хранился пистолет. Однажды, когда дома никого не было, Леонард проскользнул в родительскую спальню, открыл шкафчик и достал револьвер. Он был большой, 38 калибра, на стволе гравировка: имя отца, его звание и номер полка. Мальчик сжал его в ладошке и вздрогнул, поразившись тому, какой он увесистый, ощущая кожей холодный металл.
В доме номер 599 по Бельмонт-авеню деловито, по заведённому порядку кипела жизнь: это и был центр вселенной юного Леонарда. Вокруг этого центра располагалось всё, что могло ему понадобиться или захотеться. Его дяди и кузены жили неподалёку. Чтобы попасть в синагогу, куда Леонард ходил с семьёй каждое субботнее утро, а также по воскресеньям – в воскресную школу – и ещё два дня в неделю – на уроки иврита, – надо было просто спуститься с холма. Так же можно было попасть в обе его обычные школы – начальную школу Розлин и Уэстмаунтскую среднюю школу. Прямо за окном спальни Леонарда находился Мюррей-Хилл-парк, где он резвился летом, а зимой, как и все остальные дети Нового Света, делал «снежных ангелов»: ложишься в нетронутый снег и машешь руками и ногами, оставляя следы крыльев и ангельского одеяния.
Еврейская община Уэстмаунта была очень сплочённой. Кроме того, евреи были меньшинством в этом районе англо-протестантов. Которые, при всей своей влиятельности, тоже были меньшинством в Монреале – столице провинции Квебек, населённой главным образом франко-католиками. Которые, в свою очередь, были меньшинством в Канаде. Все чувствовали себя в каком-то смысле аутсайдерами, и все чувствовали свою принадлежность к чему-то важному. Это была «романтическая, конспиративная атмосфера», рассказывал Леонард, место «крови, почвы и судьбы». «В этой обстановке я вырос, – говорит он, – и в ней я чувствую себя очень естественно» [6].
Община, к которой принадлежал Леонард, располагалась на другом конце города от рабочих кварталов улицы Сен-Урбен, в которых селились евреи-иммигранты из Восточной Европы и происходит действие романов Мордехая Рихлера, и может показаться, что она была наглухо закрыта от внешнего мира, но это было, конечно, не так. Крест на холме Мон-Руаяль, привычка горничной Мэри то и дело креститься, празднование Пасхи и Рождества в школе – всё это было фоном жизни юного Леонарда, как и свечи, которые вечером в пятницу, перед Шаббатом, зажигал его отец, как и величественная синагога под холмом, где со стен на него пристально смотрели огромные портреты деда и прадеда в тяжёлых рамах, напоминая ему о том, в какой выдающейся семье он родился.
В своих воспоминаниях Леонард говорил об «интенсивной жизни семьи» [7]. Коэны часто собирались вместе: в синагоге, на работе и – раз в неделю – дома у его бабки по отцовской линии. «Каждую субботу, около четырёх часов, её преданная горничная Марта вкатывала в комнату сервировочный столик с чаем, маленькими сэндвичами, пирожными и бисквитами», вспоминает Дэвид Коэн, старший (на два года) кузен Леонарда, с которым тот был особенно дружен. «Тебя никогда не приглашали, и ты сам не спрашивал, можно ли прийти: ты просто знал, что в этот день она принимает. Звучит очень старомодно, но это было замечательно». Бабушкина квартира была в одном из великолепных домов на Шербрук-стрит рядом с Этвотер-авеню – там заканчивались все парады и шествия в Монреале. «Пока политическая ситуация в Монреале не стала напряжённой, – рассказывает Дэвид Коэн, – мы очень любили праздник Иоанна Крестителя [1] и любовались им из огромного красивого окна в её гостиной». Бабка была настоящей викторианской дамой, но «хотя это вызывает мысли о чём-то древнем и старомодном, она была в курсе всего нового». Она производила сильное впечатление на Леонарда, который позже опишет чаепития в её доме в своём первом романе The Favourite Game («Любимая игра»).
1
С 1977 года – национальный праздник Квебека. – Прим. переводчика.
В той же книге Леонард изобразит старших мужчин в семье как серьёзных людей строгих правил. Но были среди них и нестандартные личности. Например, кузен Лаззи – Лазарь, старший брат Дэвида. По словам Леонарда, Лаззи был «светским человеком и был хорошо знаком с хористками, ночными клубами и артистами» [8]. На одно поколение назад был Эдгар, кузен Нейтана, – бизнесмен со склонностью к литературе. Много позже, в 1970 году, Эдгар Х. Коэн опубликует книгу «Либертинка: портрет Нинон де Ланкло», биографию куртизанки, писательницы и музы XVII века, любовницы Вольтера и Мольера, которая сначала прожила некоторое время в монастыре, а потом организовала школу галантных манер для молодых французских дворян [2] . По словам Дэвида Коэна, Леонард и Эдгар были «очень близки».
2
Неточность автора: Вольтер не был любовником Нинон де Ланкло. Как справедливо пишет в своей увлекательной, но совершенно не скандальной книге Эдгар Коэн, они встретились в последний год её долгой жизни, он был сыном её душеприказчика – одиннадцатилетним мальчиком, подающим большие надежды; всегда неравнодушная к науке и искусствам, она завещала ему большую сумму денег на книги, и он всегда вспоминал и писал о ней с восхищением. Кроме того, хотя Эдгар Коэн пишет о дружбе Нинон де Ланкло с Мольером, он не утверждает прямо, что они были любовниками. – Прим. переводчика.
Леонард жил в комфорте и безопасности в трудное и опасное время. За несколько дней до его пятого дня рождения Германия вторглась в Польшу и началась Вторая мировая война. По эту сторону Атлантического океана тоже не всё было спокойно: в 1942 году по бульвару Сент-Лоренс, который местные жители называли главной улицей и который отделял английскую часть Монреаля от французской, прошла антисемитская демонстрация, организованная группой франко-канадских националистов; некоторые из них поддерживали коллаборационистский режим Виши во Франции. Одна из самых смехотворных претензий этой организации к евреям заключалась в том, что те будто бы захватили бизнес пошива одежды с целью заставить юных франко-канадских скромниц носить «неприличные платья в нью-йоркских стилях» [9]. Демонстранты разбили витрины в нескольких магазинах и закусочных, принадлежавших евреям, и написали на стенах оскорбительные слова. Но семилетний мальчик из Уэстмаунта, который сидел у себя в комнате и читал комиксы про Супермена, жил в другом мире. «Европа, война, социальная война, – говорит Леонард, – всё это как будто никак не затрагивало нас» [10].
В беззаботные детские годы он делал всё, что от него требовалось – мыл руки, вёл себя прилично, переодевался к ужину, хорошо учился в школе, был принят в хоккейную команду, начищал ботинки и аккуратно ставил их на ночь под кроватью, – и не тревожил окружающих признаками святости или гениальности. Или меланхолии. У Нейтана была любительская кинокамера, и на снятых им плёнках можно видеть весёлого мальчика: вот он, счастливо улыбаясь, едет по улице на трёхколёсном велосипеде, вот они с сестрой идут, взявшись за руки, вот он играет со своей собакой, чёрным скотчтерьером по кличке Тинки. Сначала мать хотела назвать пса по-русски – Товарищ, но отец сказал, что не потерпит этого. Как он хорошо знал, Маша и так – из-за своего происхождения, акцента, ошибок в английском языке, бурного темперамента – была экстравагантной фигурой в маленькой англо-канадской еврейской общине. «Испытывать сильные чувства по какому-либо поводу и вообще привлекать к себе внимание считалось чем-то неподобающим», – рассказывал Леонард. «Нас учили соблюдать благопристойные манеры», – вспоминает кузен Дэвид.