Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
Из второго вагона вышел великан в экзотическом облачении кавказца — бурке, архалуке и косматой шапке, за пояс заткнут кинжал. Пышные усы победоносно торчали. Черные глаза сияли лукавством и мужской энергией.
— Монго!
— Маешка!
Родичи обнялись, Михаил при этом был не выше плеча гиганта.
— Ты, Маешка, я гляжу, сильно возмужал, и усы стали гуще. Да, Кавказ закаляет.
— Только не меня: я за все время пребывания на Кавказе был всего в одной серьезной переделке, да и то случайно.
— Не жалей, племянник: настоящая
Вслед за Алексеем из вагона вышел статный господин в темной невоенной шинели и высоком цилиндре, с тростью в руке. На его слегка удлиненном холеном лице были написаны аристократизм и снисходительность к окружающему миру: дескать, мир, конечно, плох, но не стоит из-за этого слишком огорчаться.
Монго с воодушевлением произнес:
— Разрешите вас познакомить, господа. Мой дражайший родственник корнет Михаил Лермонтов. Вы, должно быть, читали его дивные стихи. А это мой случайный попутчик — граф Владимир Алексеевич Мусин-Пушкин. Мы прекрасно провели время в дороге за беседой.
«Вот кому она принадлежит», — с горечью подумал Михаил.
— Да, стихи ваши нынче в моде. Только и слышишь по салонам: «Лермонтов, Лермонтов». А «Смерть поэта» — просто блестяще, — сказал граф.
— Ваше мнение да государю бы в уши.
Мусин-Пушкин поморщился.
— Знаю о ваших неприятностях. Что делать? Кто избег монаршей опалы? Государь не хочет знать никаких отклонений от его точки зрения. Он, как геометр, признает лишь прямые линии. Все зигзагообразные отметает.
Монго вмешался.
— Господа, здесь не место для дебатов на подобные темы. Столько посторонних ушей! Не пора ли в город? Лошади в нашем распоряжении есть?
— Да какие лошади! — отмахнулся поэт. — Тут идти пять минут пешком.
— А Владимиру Алексеевичу, видимо, придется нанимать извозчика — до Китайской деревеньки путь не очень близкий.
Мусин-Пушкин кивнул.
— Да, я знаю, не в первый раз. Скоро заберу семейство в Петербург. После бабьего лета.
«Значит, в октябре, — мысленно отметил Лермонтов. — Времени еще много».
Выйдя со станции, попрощались, церемонно раскланявшись. Алексей спустя некоторое время произнес:
— Милейший человек, независимого ума и парадоксальных суждений.
— А как прелестна его жена! — вырвалось у Михаила.
Монго удивился.
— Ты с ней знаком?
— Познакомился давеча у Карамзиных.
— Я видал ее год назад на балу у Лавалей. Хороша, но сестра поизящней. Та, которая замужем за Демидовым.
— Может, и поизящней, не знаю, но Эмилия Карловна — просто чудо.
Дядя улыбнулся.
— Э-э, да ты влюблен, как я погляжу.
Племянник вздохнул.
— Мог бы и влюбиться, если бы не муж. Совестно наставлять рога хорошему человеку.
— А по мне, это не имеет значения. Ну и что, что муж? Коль ты муж, будь готов к появлению на башке рогов. Я вот расположен к Мусину-Пушкину — ты сам видел, но случись возможность завести романчик с его женой — ни минуты бы не раздумывал, ей-бо. И не потому, что я негодяй, просто он на моем месте сделал бы то же самое.
Михаил не согласился.
— Ты известный башибузук. Ничего святого.
Монго расхохотался.
— Только ты не строй из себя Архангела Михаила!
Квартирка, снятая Михаилом, находилась на втором этаже и включала в себя три комнаты для господ, комнату для слуг, туалетную и столовую. Окна выходили на Софийский собор, близ которого и располагался Лейб-гвардейский гусарский полк. Алексей, бросив саквояж в своей комнате, обратился к племяннику:
— Ты не против, если с нами поживет мой кузен Алексей Григорьевич? Он ведь тоже доводится тебе двоюродным дядей.
Лермонтов поморщился.
— Был бы только рад, если бы не его нрав. Ты же знаешь, он страшный педант. Дискутировать с ним — одно, а вместе жить — совсем другое. Изведет нравоучениями по праву старшего.
— Понимаю. Но отказать тоже совестно. Думаю, терпеть придется недолго — скоро выйдет его новое назначение, и он съедет.
— Разве что недолго.
А пока Алексей Григорьевич не приехал, вечер провели весело — накупили вина, разных вкусностей и отправились навестить прелестницу Дашеньку, пышнотелую вдову, в гостях у которой перебывала четверть гусарского полка. Дашенька была большая затейница по части любви и не брезговала общением сразу с двумя, тремя или даже четырьмя кавалерами.
Лермонтов прочитал пьеску Грибоедова и Вяземского, в которой ему предстояло играть, и она ему не слишком понравилась. Легкий, ни к чему не обязывающий водевильчик. Плоские, однозначные персонажи, а сама ситуация, по-существу, нереальная. Только в водевиле старший брат главного героя может не понять, что его дурачит не настоящий гусар, а переодетая женщина.
Участвовать в этом балагане сразу расхотелось. Но, с другой стороны, подвернувшуюся возможность познакомиться поближе с Мусиной-Пушкиной упускать было глупо. Монго прав: муж мужем, а роман романом. Тем более, что муж тоже не святой: в свете говорили о его побочной семье то ли в Москве, то ли в Ярославле. Что ж, ему можно, а жене нельзя?
Михаил собирался на репетицию со всей тщательностью, загоняв Андрея Ивановича: тот чистил сапоги и мундир, сбегал за брадобреем и в мускусную лавку за одеколоном и бриолином. В результате поэт был свеж, выбрит и надушен. «Хоть сейчас под венец, — оценил его расфуфыренность Монго, лежа на кровати, как античный римлянин на пиру. — Бедный Мусин-Пушкин! Шансов не стать рогоносцем у него мало». — «Мон шер, я не на свидание иду, а на репетицию». — «Совмещаешь одно с другим, это очень мудро».
Лермонтов явился в дом к Карамзиным на пятнадцать минут раньше срока. Он был слегка взволнован и старался скрыть взволнованность под личиной беззаботной веселости. Чтобы успокоиться, вышел на крыльцо покурить. Вместе с ним вышел и Владимир Николаевич.