Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
— Ну, хотите, чтобы вас утешить, я женюсь на вдове Щербатовой? Дама весьма приятная и небедная. И ко мне расположена, между прочим.
Бабушка вздохнула.
— Нет, избави Бог. Потому как твоя женитьба будет мне ударом, а не утешением.
— Отчего же так, ма шер гран-мер [45] ?
— Оттого, что я люблю тебя сильно. Ты мой свет в окошке и единственная привязанность в жизни. И, лишившись тебя, я умру.
— Но женитьба — не смерть, смею уточнить. И женившись, я останусь верным и заботливым внуком.
45
Моя
— Не таким, как ныне. Делить тебя с иной женщиной не намерена. Обещай мне, Миша: до моей смерти ни на ком не жениться.
Он пожал плечами.
— Хорошо, извольте. Я и сам жениться пока что не собираюсь.
— И веди себя в свете осторожно.
— Я сама осмотрительность, бабушка. — Он встал, поцеловал ей руку и удалился.
Елизавета Алексеевна пробормотала ему вслед:
— Ах, болтун, болтун. Весь в отца и деда. Делают, а потом уж думают. Чем приносят страдания любящим их сердцам. — Она вытерла кружевным платочком увлажнившиеся глаза и велела горничной принести еще фуа-гра из гусиной печени.
Тем временем Михаил взял у Андрея Ивановича пришедшую почту, просмотрел и нашел долгожданную записку Святослава Раевского:
«Дорогой Мишель! Я в субботу вернулся в Петербург и хотел приехать сразу к тебе на Фонтанку, но узнал, что живешь ты теперь у бабушки, и остановился в доме у Краевского. Ждем тебя сегодня обедать. Обнимаю.
Лермонтов от радости сделал балетное антраша, чем весьма удивил слугу, а потом сказал:
— Славка Раевский прикатил. То-то наговоримся!
Он велел к часу дня привести в порядок партикулярное платье: ехать к друзьям в мундире было неловко.
Дом на Невском проспекте, где снимал квартиру Краевский, выходил на Аничков мост: красного кирпичного цвета, четырехэтажный, с величавым порталом. Сам Андрей Александрович был под стать дому: основательный, солидный, он имел в собственности несколько газет и один журнал — «Отечественные записки». Собирался жениться, но пока вел холостую жизнь.
Михаил застал приятелей за столом, уставленном разными яствами, принесенными из соседнего ресторана, — от паштетов и устриц до розовобокого поросенка с хреном. Посреди возвышались три бутылки «Вдовы Клико». Святослав был высок и худ, за время ссылки не поправился и не отощал, выглядел свежо и приветливо. А Краевский словно говорил всем своим видом: «Это я поспособствовал тому, что его отпустили, связями и знакомствами, потому как я весьма влиятельный в обществе человек».
— Славка!
— Мишка!
И друзья крепко обнялись. Сразу выпили за радостную встречу: год назад, разъезжаясь — Лермонтов на Кавказ, а Раевский в Петрозаводск, — не могли надеяться, что увидятся вновь.
— Ты, Мишель, как будто бы возмужал.
— Да, кавказская школа. Ну а ты — словно побывал на курорте, в Баден-Бадене или Пятигорске.
— Что удивляться — замечательная природа, сосны, воздух чистый, каждое утро на завтрак только что выловленная рыба. Ягоды, грибы. Дикий мед. Действительно, словно на курорте.
Раевский рассказал, что скучать ему не пришлось: вместе с местными интеллектуалами организовал новую газету — «Олонецкие губернские ведомости», где активно печатался, даже выпускал специальное «Прибавление» с очерками об истории и культуре края. Собирал фольклор.
— Ну а ты, Мишель, я слышал, делаешь большие успехи в литературе! Жаль, что «Маскерад» не поставлен. Не пытался больше?
— Да какое там! — поморщился поэт. — На поправки, о которых толковала цензура, я пойти не могу. А без них — что соваться сызнова? У меня в голове новые проекты. Я закончил книгу о Печорине. Андрей Александрович прочитал уже три из четырех повестей. И весьма одобрил.
— Хорошо? — повернулся к издателю Раевский.
— «Хорошо» — не то слово, — отозвался владелец «Отечественных записок». — Превосходно, просто превосходно! На российском небосклоне появилась новая звезда мастера поэзии и прозы.
Лермонтов усмехнулся.
— Перестань, а не то зазнаюсь.
— Не зазнаешься, к сожалению.
— Отчего «к сожалению»? — удивился Раевский.
— Оттого что весьма легкомыслен к собственному дару. Надо беречь себя, обходить опасности стороной, а не лезть на рожон — в драки, дуэли и сомнительные романчики.
Михаил обиделся.
— Что ты называешь «сомнительными романчиками»?
— Сам прекрасно знаешь.
— Я не знаю, — оживился Раевский. — Расскажи, расскажи.
У Краевского саркастически затопорщились усы.
— Что ж рассказывать, коли в свете только и разговоров, что о его страсти к замужней матроне.
— О, мон дье! А супруг?
— А супруг покуда в Москве, ничего не знает. Все предвкушают грандиозный скандал.
Лермонтов, отвалившись на спинку стула, возразил:
— Ты сгущаешь краски. Коль она решит быть со мною, то уйдет от мужа и не станет его обманывать. Ну а не решит — я ее оставлю. Объяснение будет нынче вечером на балу у графини Лаваль. — Он взял новую бутылку шампанского и стал откручивать проволоку на пробке. — Давайте выпьем, друзья. За любовь. За искренность чувств. И за нашу вечную дружбу.
— Гениальный тост!
Граф и графиня Лаваль жили на Английской набережной в собственном особняке, собирали живопись и скульптуру и часто устраивали литературный салон, на котором бывали Пушкин, Грибоедов, Вяземский. А по праздникам проводили благотворительные балы, средства от которых направлялись в богоугодные заведения. В это воскресенье отмечали именины дочери — Софьи — и собрали едва ли не весь столичный бомонд. Приглашенных было столько, что в центральной зале Лермонтов сразу затерялся в пестрой сумятице разноцветных фраков и вечерних платьев; все болтали, фланировали, обмахивались веерами, пили шампанское, слушали музыку, танцевали, играли в карты. Михаил попытался отыскать Эмилию Карловну, но не смог. Даже спросил у Додо Ростопчиной:
— Вы Милли не видели?
— Нет, не видела, — покачала та головой. — Но она хотела приехать, я знаю. — Затем наклонилась и прошептала: — Кстати, вами интересовалась княгиня Щербатова. Говорила, что влюблена.
— А она может? — усмехнулся корнет. — Она влюблена только в себя.
— Вы несправедливы. Мэри — очень славная и не задавака.
— Может быть я не разглядел. Мне не до нее.
Но в отсутствие Мусиной-Пушкиной и от нечего делать он пригласил Щербатову танцевать. Та взволнованно замахала веером.