Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
Михаил не хотел видеть их веселость. Он взял очередной бокал, сел на диванчик в углу рядом с Евдокией Ростопчиной. Та удивилась:
— Вы сегодня снискали успех у высокой особы. Почему же невеселы?
Лермонтов слегка поморщился.
— Кое-кто удостоился не меньшего внимания еще более высокой особы.
— Мишель, вы ревнуете? Не смешите меня.
— Он ее теперь соблазнит, и все будет кончено. Я пущу себе пулю в лоб. Или приму яд, как мой дед.
— Господи Иисусе!
— Нет, лучше отправлюсь на Кавказ и умру
Ростопчина прыснула.
— Слава богу, вы шутите, значит, не застрелитесь.
— Я и сам не знаю.
Он страдал и ныл пока длился вальс. Но когда увидел перед собой раскрасневшуюся и веселую Эмилию Карловну, сразу успокоился и вскочил.
— Добрый вечер, сударыня. Наконец-то вы в одиночестве. — Он поцеловал ей руку.
Додо сообщила:
— Он меня измучил своей ревностью, говорил, что с собой покончит, если ты не отойдешь от великого князя.
Мусина-Пушкина рассмеялась.
— Что такое, Мишель? Что за мысли о порядочной женщине?
— Виноват. Сглупил.
— Именно — сглупили. Сядем. У меня голова закружилась от Aufforderung zum Tanze [46] . Вы не угостите меня зельтерской?
— Буду счастлив. А вам, Додо?
— Да, пожалуйста.
Места на диванчике уже не осталось, и корнет принес для себя пуфик. Получилось, что устроился он едва ли не у ног у обеих дам. Но когда Евдокия ушла танцевать кадриль, сел рядом с возлюбленной.
46
Модный в то время вальс К. Вебера.
— Боже мой, неужели мы наконец-то вдвоем?
Эмилия, обмахиваясь веером, нервно попросила:
— Говорите скорее, ибо на нас все смотрят.
Он вздохнул.
— Что говорить, коль вы сами знаете, как я вас люблю.
Улыбнувшись, графиня подтвердила:
— Да, я знаю… И, конечно, вы тоже догадались о моих чувствах к вам… Только это ровным счетом не значит ничего. Я верна мужу, и ничто меня не заставит ему изменять. Тем более что через две недели он вернется домой.
— Через две недели! — Лермонтов так сильно побледнел, что она испугалась.
— Вам нехорошо?
— Да, немного. Ничего, такое со мной бывает. Сейчас пройдет. Есть ли тут балкон? Я бы подышал свежим воздухом.
— Да, балкон есть. Я вам покажу.
У балконных дверей находился слуга и на просьбу разрешить выйти, с некоторым сомнением произнес:
— Но снаружи снег идет-с. Открывать не положено-с.
Михаил возмутился.
— Открывай, болван. Или я сам открою.
— Слушаюсь, извольте-с…
Холод и порыв ветра окончательно прояснили голову. Он, опершись о перила балкона, посмотрел вниз.
— Через две недели муж вернется… я пропал… жизни мне не будет…
Внезапно клацнул шпингалет. Обернувшись, Лермонтов увидел, что Эмилия Карловна тоже вышла на балкон.
— Уходите, а то простудитесь! — испугался он.
— Вам уже лучше?
— Да, как будто. — Михаил решительно обнял ее и отчаянно поцеловал в губы.
Милли прошептала, оседая в его руках:
— Я тебя люблю, Миша… так люблю, так люблю…
— Милая, единственная… — Он восторженно вздохнул. — Значит, ты согласна?
— Да.
Лермонтов в сладостном порыве поцеловал ее снова, жарко и неистово. Она покорно приоткрыла губы.
— Выходи первой. Через четверть часа жду тебя у парадного. Ты в коляске?
— Да. А ты?
— Я пешком, я живу неподалеку. Но ко мне нельзя — бабушка узнает.
— А куда поедем?
— Я сейчас придумаю что-нибудь.
Он постоял еще на балконе, собираясь с мыслями и ощущая сладкую дрожь. А когда возвратился в залу, то опять столкнулся с Краевским. Тот набросился на него с выпученными глазами:
— Ты совсем обезумел, братец? Мокрый, весь в снегу…
— Что из того? — легкомысленно спросил поэт, утирая платком лицо.
— То, что ваше уединение на балконе не прошло незамеченным. Володя Соллогуб едко пошутил. Значит, и известной тебе особе будет сообщено.
— Что из того? — повторил он.
— То, что покровительству может настать конец.
Михаил отмахнулся.
— Ну и черт с ним. Думаю, потеря невелика.
— Ой ли? Женщина в гневе непредсказуема. А сиятельная женщина, не имевшая в жизни отказов, хитроумна вдвойне.
— Месть? Не думаю.
— Ты не знаешь великосветских нравов, Мишель.
Но его мысли были о другом. То есть о другой.
Повезти графиню к себе он не мог, а искать пустую комнату у друзей не было времени. Да и риск огласки в этом случае был бы велик. Значит, вариант оставался один: хорошо знакомый всему офицерству Петербурга дом на углу Невского и Лиговки — так называемые «нумера», где за небольшие деньги можно было снять апартаменты на ночь. Не Версаль, конечно, но без клопов. Простыни сухие и чистые.
Торопливо спустившись по лестнице, он взял свою шинель, сам надел, отказавшись от помощи лакея.
Снег на улице еще шел, но уже не так сильно. Мостовые были мокрые и блестящие, отражая свет газовых фонарей. У парадного стояла коляска Мусиной-Пушкиной — Лермонтов узнал кучера по высокой бараньей шапке. Он даже знал, как его зовут, — Харитон.
Время шло, а Эмилии Карловны не было. Становилось зябко, холод проникал через тонкие подошвы хромовых сапог. Михаил притоптывал, переминаясь с ноги на ногу. Неужели передумала? Или отговорили? Когда он уже отчаялся, она выскользнула из парадных дверей — в пелеринке, опушенной мехом горностая, и красивом кружевном капоре. Молча взяв поэта за руку, увлекла в коляску и сказала кучеру с волнением: