Лермонтов
Шрифт:
Не нужно забывать также, что Лермонтов всегда прям, честен и в своей прямоте бывает беспощаден — и к себе, и к тем, кто, как он полагает, заслуживает этой честности. Упрекая, дерзя, говоря гадости, он готов принимать ответные удары. Исследуя свои чувства, он назовет по имени каждое движение сердца.
«Я к вам пишу…» — итог. Смятение улеглось. Что бы ни решила Варвара Александровна Лермонтов свой выбор сделал, точнее — осознал и сформулировал. Он будет любить ее до конца дней, без притязаний, без каких-либо требований. Вот так обстоят дела.
С людьми сближаясь осторожно, Забыл я шум младых проказ, Любовь, поэзию, — но вас Забыть мне было невозможно. И к мысли этой я привык, МойДалее он переходит к рассказу о своем кавказском житье-бытье. Во многом интонация стихотворения совпадает с письмами, которые Лермонтов отправлял Алексею Лопухину (исключая, разумеется, грубоватые шутки).
Простора нет воображенью… И нет работы голове… Зато лежишь в густой траве И дремлешь под широкой тенью Чинар иль виноградных лоз; Кругом белеются палатки; Казачьи тощие лошадки Стоят рядком, повеся нос; У медных пушек спит прислуга, Едва дымятся фитили; Попарно цепь стоит вдали; Штыки горят под солнцем юга. Вот разговор о старине В палатке ближней слышен мне; Как при Ермолове ходили…Неожиданно интонация начинает напоминать «Черкесов»: описание мирной жизни русского гарнизона…
Затем следуют стычки… перестрелки… и наконец рассказ о сражении.
Раз — это было под Гихами, Мы проходили темный лес; Огнем дыша, пылал над нами Лазурно-яркий свод небес… Едва лишь выбрался обоз В поляну, дело началось; Чу! в арьергард орудья просят; Вот ружья из кустов выносят, Вот тащат за ноги людей И кличут громко лекарей…Один фрагмент из стихотворения Лермонтов вычеркнул.
Тогда на самом месте сечи У батареи я прилег Без сил и чувств; я изнемог, Но слышал, как просил картечи Артиллерист. Он приберег Один заряд на всякий случай. Уж раза три чеченцы тучей Кидали шашки наголо; Прикрытье все почти легло. Я слушал очень равнодушно; Хотелось спать и было душно.Это описание предельно по своей правдивости и выразительности. Почему Лермонтов изъял его из окончательного варианта? Может быть, потому, что оно касалось слишком маленького, слишком незначительного эпизодика, да еще с личным участием самого поэта; может быть, оно нарушало общий внутренний ритм стихотворения… Нам оно дорого потому, что оно абсолютно искренне. И старая беспомощная рифма «душно — равнодушно» здесь почему-то не царапает, а вызывает теплое чувство.
Заканчивая описание битвы, Лермонтов переводит взгляд выше, на горы… И снова та же тема, что в «Черкесах»: люди бьются, шумят, убивают друг друга, но настоящая правда — в величественной тишине Божьего мира.
Уже затихло все; тела Стащили в кучу; кровь текла Струею дымной по каменьям, Ее тяжелым испареньем Был полон воздух. Генерал Сидел в тени на барабане И донесенья принимал. Окрестный лес, как бы в тумане, Синел в дыму пороховом. А там вдали грядой нестройной, Но вечно гордой и спокойной Тянулись горы — и Казбек Сверкал главой остроконечной. ИЗачем? Почему?
Так сложилось…
Как сложилось у поэта и его былой возлюбленной жить порознь и никогда больше не увидеться. «Мой крест несу я без роптанья». Судьба поставила его сюда, на берег кровавой речки, заставила принимать участие в битве, заставила стать одним из тех, кто нарушает великий покой Кавказа. Так сложилось — вот и все.
И он обрывает письмо: Но я боюся вам наскучить, В забавах света вам смешны Тревоги дикие войны; Свой ум вы не привыкли мучить Тяжелой думой о конце; На вашем молодом лице Следов заботы и печали Не отыскать, и вы едва ли Вблизи когда-нибудь видали, Как умирают. Дай вам Бог И не видать; иных тревог Довольно есть…Даже здесь не слышно упрека: поэт наконец-то признает за другим человеком право не мучить себя тяжелыми думами и жить более-менее спокойно, насколько это вообще возможно на земле.
Для себя же он отводит в ее жизни ничтожно малую роль:
Теперь прощайте: если вас Мой безыскусственный рассказ Развеселит, займет хоть малость, Я буду счастлив. А не так? — Простите мне его как шалость И тихо молвите: чудак!..Все. Чудак — затерянный в чужом краю — вдруг вздумавший написать письмо — мимолетное, необязательное воспоминание. Он согласен быть для нее только тенью, в то время как она останется для него единственной.
Интересно, что по настроению, по тону и по отношению к себе, своему будущему и к старинным (уже!) друзьям — Алексею Лопухину и Вареньке — стихотворение «Я к вам пишу» и написанное 16–26 октября 1840 года письмо Алексею совпадают.
«Писем я ни от тебя, ни от кого другого уж месяца три не получал, — писал Лермонтов. — Бог знает, что с вами сделалось; забыли, что ли? или пропадают? Я махнул рукой. Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войны однообразна; а описывать экспедиции не велят… Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем. Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец, уснет от моего рассказа, а тебя вызовет в другую комнату управитель, и я останусь один и буду доканчивать свою историю твоему сыну, который сделает мне кака на колена…»
Здесь — определенный образ «чудака», «чудаковатого родственника», отставного военного, с которым мягко, по-домашнему, не считаются. На большее Лермонтов вроде бы и не рассчитывает: ему довольно для счастья видеть поблизости зевающую над пяльцами Варвару Александровну, а нет ее, так хотя бы воспоминания о ней.
Необходимо помнить также о том, что судить о человеке следует по сказанному в конце жизни, а не в начале ее. И как бы ни буйствовал в эгоцентрических страстях Лермонтов в свои семнадцать, в двадцать лет, к двадцати семи он научился быть совершенно другим.
Экспедиция длилась девять дней. 15 июля отряд генерала Галафеева вернулся в Грозную. Но уже через два дня выступили опять — в Северный Дагестан. Через крепость Внезапную отряд подошел к Мятлинской переправе и, простояв здесь лагерем, направился к Темир-Хан-Шуре, но при приближении войск горцы рассеялись. Галафеев закончил работы по укреплению Герзель-аула и вернулся 9 августа опять в Грозную. Лермонтов принимал участие во всех этих походах и участвовал в перестрелках. Между 17 и 23 июля, пока отряд находился у Мятлинской переправы, барон Пален в палатке подполковника Генерального штаба барона Россильона нарисовал известный портрет Лермонтова — в профиль. Этот рисунок часто воспроизводят на собрании стихотворений.