Лес на той стороне, кн. 1: Золотой сокол
Шрифт:
Вот песня ушла в сторону пострадавшего поля, куда после той кошмарной ночи никто не смел ходить. Зимобор стоял под воротами, поглядывая на багровеющее небо, где последние лучи солнца уже гасли, и с нетепением ждал, чтобы все скорее кончилось и Дивина побыстрее вернулась. Купала есть Купала: он испытывал смутное возбуждение, нетерпение, неопределенное, но тревожно-приятное ожидание. Что бы там ни было, в купальскую ночь не спят и не сидят дома: будь хоть весь лес полон волхид и прочей дряни, их ждут Девичий луг, костры, речка… В мозгу носились смутные, тревожащие образы, Зимобор уже ощущал рядом с собой девушку, к которой его так тянуло, его пробирала дрожь, и он напряженно
И вдруг там, на поле, раздался крик. Пронзительный крик немолодой уже женщины показался особенно диким среди тишины, после слаженного пения. Зимобор вздрогнул и схватился за створку ворот. Вдали закричали снова, теперь уже много голосов. Ему вмиг представилась не то белая свинья, бегущая прямо на толпу беззащитных женщин, не то еще что-то жуткое.
Забыв, что ему велено сидеть дома, Зимобор толкнул створку ворот и бегом бросился за угол улицы, откуда было видно поле. Из ворот показывались люди, все смотрели в ту же сторону, многие спешили наружу, хотя и боязливо; но Зимобор, мчавшийся со всех ног, опередил остальных.
– А-а-а! – завопил кто-то совсем близко впереди, и это был голос Дивины – искаженный, немного хриплый от ужаса, это все-таки был он. – Помогите, помогите! – задыхаясь, срываясь, звал голос, и Зимобор мчался, как ветер, в холодном ужасе от мысли, что может не успеть. – Спасите, ой, гибель моя!
Он выскочил на поле и тут же наткнулся на толпу женщин. Увидев его, все разом ахнули, вскрикнули, замерли. Крепениха, все еще с бороной на голове, выкрикнула что-то неразборчивое и вдруг швырнула борону прямо в Зимобора. Он едва сумел уклониться, чтобы деревянные зубцы на тяжелой раме не поранили ему голову, быстро огляделся, пытаясь увидеть белую свинью или другую напасть, но тут все женщины накинулись на него. У каждой вдруг оказалась в руке дубина, и все эти дубины осыпали его градом ударов.
Ничего не понимая, Зимобор уклонялся, как мог; мелькнула мысль, что на него напала стая волхид, но он же знал эти лица, искаженные мстительной яростью. В ушах звучали неразборчивые злобные крики, и увесистые удары один за другим обрушивались на голову, на руки, на бока. Перестав соображать, Зимобор выхватил у кого-то дубину и стал отмахиваться. Даже так он справился бы с толпой обезумевших женщин, но старался никого не задеть, пока не разобрался, волхиды ли это. Волхиды умеют прикинуться хоть родной матерью, в этом он уже убедился; но, вяз червленый, какие же это волхиды?! Это Крепениха, с морщинками возле светлых глаз на коричневой коже, с ее рыжим платком на голове, это бабка Перепечиха со двора напротив Елагиного, это Гладышиха, злая, ворчливая и любопытная бабка с Дельницкой улицы, которая часто приходила к ним, и тетка Сполошиха, обычно добродушная, первая разносчица новостей, и тетка Кучерявиха, у которой на каждый случай жизни есть опыт и совет, – они были слишком живые, слишком настоящие, это не могли быть волхиды! Но и удары ему они наносили самые настоящие – суетливо, бестолково, теснясь, наваливаясь всей кучей и только мешая друг другу, попадая чаще по своим, чем по нему; с неистовыми визгами, криками, яростными и гневными воплями, коричневые от загара и красные от горячки боя, они замахивались и промахивались, толкались, падали и снова лезли, осыпая его малопонятной бранью и обрывками каких-то заклятий.
И вдруг в толпе мелькнуло что-то знакомое; стройная фигура в белой рубашке, как молния, прорезала суетливо машущую кулаками и палками толпу, в глаза Зимобору бросилось румяное от возбуждения и гневное лицо, блестящие голубые глаза, выбившиеся из косы пряди волос…
– Разойдись! – хрипло и гневно крикнула туда Дивина, и Зимобор остался один.
Душистые травы упали ему на лицо, мешали смотреть, но рука Дивины прочно прижимала пучок травы к его лбу и не давала сбросить.
– А ну разойдись! – так же гневно повторила она, оглядывая женщин, словно они были ее злейшие враги. – Мой он, себе беру, раз уж вы иначе не понимаете.
– Что ты делаешь, в уме ли ты? – закричала на нее какая-то из женщин. – Кого берешь, он же оборотень! Он нас погубил!
– Какой же он оборотень, сами поглядите! – Дивина показала на пояс Зимобора. – Где же видано, чтобы нечисть с серебром и железом ходила? Чуть не загубили человека!
– Оборотень он! – подхватила бабка Гладышиха, сверля парня злобным взглядом из-под коричневых морщинистых век. – Позвали его, он и выскочил! А ты… – Она перевела взгляд на Дивину. – Дура ты, девка! Заморочил тебя оборотень, а ты его в мужья берешь! И себя погубишь, и нас!
– Мое дело, кого хочу, того и беру! – с вызовом ответила Дивина.
– Мало нас погубили… Мало у нас деточек перемерло… – неразборчиво загомонили женщины, но не решались сдвинуться с места и только сжимали свои палки.
– Да как же ты… – больше с состраданием, чем с гневом, начала было Крепениха.
– А вот так! – сумрачно перебила ее Дивина. – Мой он, и никто его тронуть не смей! Горе ты мое! – чуть не плача, обратилась она наконец к самому Зимобору. – Говорила же я тебе: сиди дома! Говорила, ну?
Зимобор поднял руку и сдвинул на лоб мешающие смотреть травы. Это оказался венок Дивины, тот самый, что она сплела сегодня утром у него на глазах.
– Говорила, – с усилием подтвердил Зимобор. В голове гудело: похоже, его неоднократно приложили дубиной по лбу.
– Не трогай! Пусть все видят…
– Что – видят? – Он не понимал совершенно ничего, и те обрывки слов, которые до него долетали, только сбивали с толку. – Что это все означает?
– А то! Зачем тебя, горе мое, из дому понесло? Кто тебя звал?
– Да ты же и звала! – Зимобор смотрел на Дивину, чувствуя себя последним дураком. – Ты звала. «Помогите», кричала.
– Не кричала я ничего такого, – устало вздохнула Дивина, да Зимобор и сам уже понял, в чем было дело. – Заморочили тебя, а я вот теперь…
– Что – теперь? За что вы на меня накинулись-то, матери мои?
– А за то, – с горьким вздохом ответила Дивина среди молчащих женщин. – Кто оборотень, тот нам навстречу должен был выйти. Кривушу мы звали проклятую. А вышел ты…
– Да я же не Кривуша!
– Да она ведь кем хочешь обернуться может, хоть белой свиньей, хоть князем Столпомиром! И тобой – проще простого!
– Чужой человек, я завсегда говорю… – опять начала бабка Гладышиха.
– Говоришь ты, бабка, говоришь! А я знаю, что он не волхидник, – враждебно глядя на старуху, сказала Дивина. – Его самого Кривуша морочила.