Лес на той стороне, кн. 1: Золотой сокол

Дворецкая Елизавета Алексеевна

И сам вид смоленца внушал невольное расположение к нему – здоровый, румяный, с ясным, умным взглядом и честным, открытым лицом, он казался хорошо знакомым и близким человеком, с которым связывают давнее доверие и дружба. «Служить буду, как отцу родному». Князь Столпомир очень редко видел своего собственного сына Бранеслава, но был бы очень рад, если бы его родной сын был вот таким и смотрел бы на него такими же глазами.

– Что ж, оставайся! – решил наконец Столпомир. – Денег пока не плачу, сам знаешь, какие мы теперь все богатые, кормить буду, одевать, как сумею, не обижу. Будут походы – будет добыча и серебро, ну, ты сам знаешь. Как отличишься, так и получишь… это ты тоже знаешь. – Он еще раз скользнул понимающим взглядом по серебряным бляшкам на поясе нового кметя. – Определи

его, Озимич, куда там лучше.

Выйдя во двор, сотник подозвал Хвата.

– Принимай! – велел он и хлопнул Зимобора по плечу. – Пусть пока у тебя в десятке будет, там посмотрим.

– Ну, пошли! – Хват тоже хлопнул Зимобора по плечу. Не заметно было, чтобы он обижался за недавнее поражение. – Ледич, да? Пойдем, покажу, где наша изба. У тебя из пожитков еще чего есть?

– Все на мне. – Зимобор улыбнулся. Все его добро, включая рубаху, подаренную Крепенихой, было на нем.

– Ничего, разживешься. У нас хорошо, кормят будь здоров, девки красивые… – Он оглянулся на пробегавшую мимо челядинку с кувшином, но тут же ему на глаза попались двое молодых кметей, дерущихся на мечах, и он азартно закричал кому-то: – Кистью работай, кистью!

Эту ночь Зимобор уже ночевал на широких полатях в дружинной избе, а наутро для него началась новая жизнь, новая, но в то же время знакомая и привычная до мелочей. Едва ли можно было найти для него другое место, где весь порядок меньше бы отличался от того, к которому он привык. В дружинных избах, в гриднице, во дворе среди кметей прошла вся его предыдущая жизнь, и теперь он после короткого перерыва вернулся к прежнему. Он быстро узнал по именам всю Столпомирову дружину, старшую и младшую, а все остальное здесь было как дома. Такие же щиты, покрытые отметинами от ударов, висели на стенах дружинной избы, такие же медвежьи шкуры украшали гридницу. Кмети по утрам так же бегали и отжимались, сражались друг с другом, потом долго и упорно обтесывали доски, собирая себе щиты про запас, и по углам дружинных изб так же, как в Смоленске, валялись чьи-то старые, изрезанные в лохмотья стегачи, заржавелые обрывки кольчужного плетения, уже никуда не годные, и старые рога с плесенью внутри. Про эту плесень, вырастающую в невымытой посуде, тут говорили: «Павсикакий завелся» – в память одного приставучего грека по имени Павсикакий, который жил в Полотеске пару лет назад и никому не давал прохода рассказами про греческого бога. Потом он ушел проповедовать куда-то в леса и там благополучно сгинул, а поговорка осталась.

Здесь так же ругались, ради какого лешего Медвежко сел на Свенов сундук и кто теперь этот сундук будет чинить. На пирах рассказывались весьма похожие истории, как о сражениях, так и «подвигах», совершенных спьяну и вызывавших ничуть не меньшую гордость. Даже кметь по прозвищу Степняк здесь имелся, как и в Смоленске, только там был Актемир, полукровка, родившийся от пленницы, а здесь – Чагадай, чистокровный хазарин, какими-то смутными ветрами занесенный так далеко на север еще лет пятнадцать назад, безбородый узкоглазый человек с резкой проседью в длинных черных волосах, всегда заплетенных в гладкую косу.

Все силы и способности Зимобора здесь были на месте, и уже через неделю Требимир ставил его присматривать за поединками более молодых и менее опытных. Прошлой зимой, как Зимобору рассказали, в Полотеске прошел мор, унесший много народу, начиная с самой жены Столпомира, княгини Славницы. В дружине тоже были большие потери, не считая понесенных в боях с варяжскими разбойниками, иногда прорывавшимися по Западной Двине. От прежних восьми десятков, которые князь Столпомир постоянно держал при дворе, осталось не более половины. В дружине по-прежнему имелось восемь десятников, но в десятках у них было человек по пять-шесть, а где-то и четверо.

Сейчас, весной, князь набирал новых отроков, брал парней из посада, из окрестных родовых поселков. Среди них было много здоровых и сильных, но почти ничего не умеющих. Требимир быстро заметил, что Ледич из-под Торопца не только многому может научить, но и умеет это делать спокойно, терпеливо, привычно, объяснять и показывать

по десять раз, не оскорбляя и не унижая никого, но зорко выхватывая глазом малейшую ошибку и, главное, хорошо понимая, что чем больше пота сейчас, тем меньше крови потом. Он отлично знал все мелочи – что слишком большой подшлемник или сползающий на глаза шлем сделают тебя слепым в бою и отдадут в руки противника, что плохо прикрепленная ручка щита оставит с этой ручкой в руках, но без самого щита. Он видел манеру каждого со всеми ее недостатками: один слишком суетится, лезет напролом, не глядя, и будет легкой жертвой внимательного и хладнокровного противника, другой тратит слишком много сил, осыпая противника бессмысленными и бесполезными ударами, и быстро устает, третий… Короче, через месяц Требимир разделил десяток Хвата на два самостоятельных, оба разбавил молодым пополнением и над вторым поставил Ледича. И никто из Столпомировой дружины не обиделся и не сказал, что-де много чести: все видели, что это правильно. Ему было двадцать четыре года, но его воинский опыт, если считать с самого начала подготовки мальчика, насчитывал семнадцать лет. Из его ровесников больше не имел никто, да и из старших имели не все.

Месяца два прошли незаметно, начиналась осень. Созрели овощи, лица изголодавшихся людей наконец немного округлились. В селениях готовили серпы и не уставали любоваться почти созревшим хлебом – ячменем, пшеницей, овсом, рожью, а заодно сторожить драгоценные нивы. Каждую ночь на краях полей разводили костры, мужчины с луками и рогатинами обходили межи, оберегая поля от медведей, кабанов, оленей, лосей, косуль. Наконец-то предстояло собирать новый урожай, первый за два года, и кривичи с нетерпением предвкушали настоящий хлеб, пироги, каши, блины – все те простые вещи, которых почти не замечаешь, когда они есть, и которых так отчаянно не хватает, когда их нет!

Но до полного благополучия было еще далеко. Семенное зерно частично было съедено, так что посеяли в этот раз меньше, поэтому и урожай ожидался вполовину меньше обычного. Князь Столпомир готовил поход в торговые города Варяжского моря, где можно было на больших осенних торгах купить хлеба и других припасов, привезенных с юга и запада, в обмен на меха, которых у него имелось достаточно.

С приближением осени зашевелились торговые гости. Многие, из внутренних земель, тоже потихоньку двигались на север, к морю, гостиные дворы у причалов Двины оживились. На княжьем дворе тоже прибавилось народу: князю приносили пошлины, подарки, рассказывали новости. С утра до вечера в гриднице стояли гул, болтовня, смех, а почтенные купцы под шумок вели деловые разговоры.

– Это что, а вот я тебе про «греческий огонь» расскажу! – доносился из кучки разноперого народа голос неукротимого Хвата. – Знаешь про «греческий огонь»? Ну, там смола с селитрой или еще чем-то, я не знаю, чего там намешано, и еще чары какие-то, ну, короче, если горшок разбить, он вытечет и сам загорится, и водой его не потушить. Вот, дело было – я сам не помню, но мне рассказывали, что это сделал я.

– Как – не помнишь? – удивлялись слушатели.

– Ну, пьян был. Мы тогда в Ладоге были. Ну, там один мужик нас напоил в дымину, а потом пошли мы с ним и еще с Рыбаком… Не помню, куда шли, вроде к тому мужику, но шли, помню, через пристань. А там ладья, и что-то с нее сгружают, и мужик бегает, вроде хозяин, помогите, кричит, грабят! Потом воевода разобрал: за долги, что ли, у него хотели пару бочек сгрузить. Нас увидел и опять орать: помогите, спасите! Ну, мы туда. Нас трое, и еле на ногах стоим, а тех с десяток.

– Да у тебя спьяну в глазах троилось! – смеялся кто-то.

– Ну, не знаю. Те бочки хватают, а мужик кричит: не трогай, там «греческий огонь»! А я хватаю горшок, над головой поднимаю, кричу: а ну разойдись, щас как жахну! Они: не тронь, дурак, сам сгоришь! Ну, и бежать. А там в горшке потом мед оказался…

Слушатели смеялись, а десятник Суровец качал головой:

– Ой, парень, а если бы правда там «греческий огонь» был? Ведь всю Ладогу сжег бы, дурак пьяный! Чем своими подвигами дурацкими хвалиться, пойдем лучше на пристань, там смоленский обоз пришел.