Лесная быль. Рассказы и повести
Шрифт:
Наконец русский встал.
— Завтра соберите народ, я со всеми сам поговорю, — сказал он.
Гани, прислонившись к стенке, весь дрожал от возбуждения. «Так вот какой русский доктор!»
Вдруг чья-то рука коснулась его плеча. Он отскочил как ужаленный. «Наверно, Ибадат! Тогда мне здорово попадёт за подсматривание». Но это был сам доктор. От неожиданности у Гани даже ноги подогнулись. Доктор дружески улыбнулся и поманил мальчика рукой. Гани, перепуганный, опустил голову, но подошёл. Доктор участливо осмотрел его
— Тебе разве не холодно? — спросил он. — Где твой халат?
Гани покачал головой.
— У меня нет халата. У меня есть только вот это. — И он показал на свои рваные штанишки.
Лицо доктора стало серьёзным.
— Кто твой отец? — спросил он.
— У меня нет отца, умер! — опустив голову, ответил Гани. Взглянув в добрые глаза доктора и невольно поддавшись чувству доверия, он прибавил: — У меня и матери нет, я один тут. У Рахим-бая живу.
— Тебе плохо здесь живётся? — продолжал доктор. Его внимательные глаза уже заметили следы синяков на плечах мальчика.
Гани почувствовал ласку в его голосе, и доверие его усилилось.
— Теперь неплохо, у меня есть друг, — ответил он и вдруг, в неожиданном порыве, рассказал про волчонка, спрятанного в пещере.
Доктор, сильно взволнованный, погладил его по голове.
— Я подумаю о тебе, мальчик. Сейчас мне некогда, завтра поговорим.
— Мне тоже некогда, — серьёзно ответил Гани. — Надо натолочь проса, принести воды и накормить Бурре, он ждёт меня.
Вечером, уложив волчонка и задвинув камень, Гани не выдержал и решил спуститься в аул.
Было совершенно темно. Под нависшей над тропинкой скалой кто-то зашевелился, послышались приглушённые голоса.
Гани неслышно скользнул ближе.
— Шайтан! — услышал он голос муллы Ибрагима. — Коммунисты и до нас добираются. Они молодых всему научат: в аллаха не верить, старших не слушаться.
— Правда, правда! — подхватил другой голос, и Гани узнал Рахим-бая. — Хотя, по правде сказать, от этого лекарства, что врач привёз, польза есть. Я слыхал, оно хорошо охраняет от чёрной болезни.
— Правду говоришь, — отвечал мулла Ибрагим, — но ведь мы с тобой можем и в город свозить своих детей, чтобы никто не знал. А здесь, в ауле, нельзя: народ перестанет бояться аллаха и слушаться нас.
— Этот шайтан-доктор во всё лезет, — со злобой продолжал Рахим-бай. — Сегодня ко мне привязался, отчего этот волчонок Гани худой да голый, а мой сын в шёлковом халате? Отдай, говорит, мальчика в детский дом в Ош, там будут его учить и кормить. Я сам, говорит, могу его в Ош отвезти. Не имеешь права ребёнка обижать. Такой, говорит, у коммунистов закон. Шайтан-доктор!
— Не надо его отсюда отпускать, — вмешался третий, и Гани узнал голос Юсуп-бая,
— Кончить! Сегодня же ночью обоих! А коней в степь пустить. Кто узнает — куда делись? Другие не так полезут, опасаться будут.
— Можно… — медленно протянул мулла Ибрагим. — Вот как все уснут… А потом поперёк седла к лошадям привязать и… концы в воду.
Продолжая шептаться, все трое двинулись к аулу. Под скалой всё затихло.
Мальчик так и застыл в углублении между камнями. Это его? Доктора? Он говорит так ласково, в Ош отвезти хочет. Нельзя, говорит, маленьких обижать. А здесь все обижают…
Гани крепко прижал руки к груди, точно стало трудно дышать, и тихо скользнул по тропинке вниз к аулу.
Около первых юрт он остановился, прислушался и, опустившись на четвереньки, двинулся дальше ползком.
Темно. Тихо. Все спят. Ползти осталось совсем немного.
Около юрты, где ночевали приезжие, на приколе острые глаза Гани разглядели две тени. Слышалось мерное дыхание и похрустывание. От радости мальчик чуть не вскрикнул: киргиз-кучер привязал лошадей около юрты, утром рано собирались привить оспу и ехать дальше.
Затаив дыхание, Гани подполз ближе. Собаки поднялись было, но, узнав его, успокоились.
От волнения кровь застучала в висках. Гани приподнял кошму, закрывавшую вход в юрту, и, просунув под неё голову, замер, стараясь рассмотреть что-нибудь. Где спит доктор? Ничего не видно.
Вдруг на кучке угольев, остатках костра посередине юрты, затлелась и на мгновение вспыхнула случайная травинка. Вспыхнула и потухла, но Гани уже увидел всё, что надо.
Он подполз к доктору, наклонился к самому его уху и чуть слышно шепнул:
— Тише, иди за мной! — И тихонько потянул его за руку.
Лёгкое пожатие руки ответило ему. Ещё минута — и оба неслышно, как кошки, вышли из юрты.
— Тебя убить хотят, — шепнул мальчик. — И помощника твоего тоже. Потому что вы в аллаха не верите и других этому учите. Мулла сказал. Лошади вон там. Пойдём, я проведу. Тише, Кара! — пригрозил он собаке.
Доктор понял: мальчик говорит правду. Времени оставалось немного.
— Шарип, — тихо позвал он киргиза, спавшего во дворе.
Через минуту оба сидели на отвязанных неосёдланных лошадях.
— Мальчик, едем со мной! — сказал доктор нагибаясь.
Гани так и рванулся к нему, схватил за руки, но вдруг отстранился и с отчаянием покачал головой:
— Я не могу. Там, на горе, Бурре. Он больной, он умрёт без меня.
— Ты будешь жить у меня, учиться. Поедем! — настаивал доктор, забывая об опасности.
У Гани клубок подкатил к горлу. Искушение, самое сильное в жизни, овладело им.
Но он всё-таки отступил и потянул руку, которую держал доктор.
— Не могу. Пусти! — И вдруг, осенённый неожиданной мыслью, добавил: — Я к тебе приду. Где живёшь?