Лесная глушь
Шрифт:
— Никак Фомка-то сорвиголова Лукерью полюбил, — толковала одна соседка-оржанушка другой.
— Нет, дева, давно бросил, теперь с писарем Григорьем Аннушку сомущают. А все оттого, дева, что пригляден пострел.
— Чванлив только, кормилка, бахвалить стал. А попробуй что не по его сделать, откуда супротивности наберет.
— Уж и ребята-то наши хороши, только и живут Фомкиным разумом, словно нет своего. Что тот ни молвит, то и ладно.
— А будет он на поседках?
— Кто его знает? Вишь, в соседскую деревню повадился: свои, толкует, надоели. А что мы станем делать, коли
Так ли, не так, а девки говорили правду. Фомка с товарищами повытеснил передних — старших ребят — совсем из избы. Иные оженились и бросили поседки, часть разбрелась в другие хорошие места, а и остался кто, так очень немного, да и тот присоседился под Фомкину власть и руку; только старичок чванился немного, а во всем слушал молодого и ему подчинялся. Без Фомки теперь не ладилось дело: ни песня не запевалась, ни пляска не подымала пыль от полу до полип, и ряженые не плясали бы в избе, если б Фомка велел притворить двери и не пускать никого из посадских. Ссору ли затеет кто из захожих, Фомка сразу опешит его:
— Ты не очень гордобачься; не трогай девку; садись на свое место. Наша девка — не ветошка; а мы тебе укажем, где раки зимуют.
Беда, если гость скажет супротивное слово. Слово за слово, и чем он занозистее, тем и противники горячей.
— Убирайся вон! — кончает Фомка, — нам либо ссориться, либо драться. Лучше уходи подобру-поздорову, да другой раз и глаз не кажи. А упираться стал?.. Хватайте его, ребята, да в шею и спину! Там лестница кочковата для его милости — так свету не давайте, а пусть приглядится пристальнее сам. Укажи ему носом, как хрен копать.
— Силен Фомка, силен в своем слове! Только приказ отдает, — сам и рук не приложит; все ребята делают. А поди сунься поучить — век не забудет, — толковали гости и как-никак, а выводили одно, что нужно Фомку заручать зараньше, а то ни к чему придирается и словами колет: откуда берутся. И рукой крепок, да и ребята больно любят — горой стоят.
— Пойдем-ка, Фома Еремеич, — выпьем крепительного. Да вот пряник вечор купил битый, так не хочешь ли побаловаться немного: и сладко, и горько, знаешь, — все к одному.
— Эх, молодец ты, Фома Еремеич: тобой только и деревня наша стоит, право.
Тогда уж смело подступай тороватый гость, — все заодно, хоть бы и из чужой деревни был.
— Только Машутку мою не трогай, — а то все в твоей власти!
— Гришку Шокиринского не трогать, ребята: из наших будет, хотел вина принести и орехов, — отдавал такой приказ Фомка перед поседками.
— Заноза, сорвиголова! и парень не олух; в работе спешен и песнями умеет потешить, с ним и стог нагребешь шутя, и сноп завяжешь, — говорили старики-семьяне. — Один грех — тороват шибко: не жалеет копейки, коли в бахвальство заберется, а то бы и хозяйство вел хорошо, а разум-то свой, не купленный, доморощенный, и мою бы Груню не обидел, коли б засватать.
— Сказки рассказывает лихо и поговорки плетет, словно сам набирает. Здоров затылок — нечего сказать: лихой малый! А уж выпить надумает, против него никто не возьмет; мало только, плут, с крючка сливает, — толковал
— Больно зубаст да привередлив! — отзывались бабы замужние. — Сам, поди, и засватается, если надумает свадьбу играть. Мало учили парня, баловали его отец и мать, — оттого и вышел щетинист. Со старыми, словно с малыми, заигрывает; а не по нем что — грублив; грублив, плут, а уж до поры до времени — сломит голову.
«Эх, кабы Фомка взял за себя! — думали девки, — во всем бы его слушалась; купили бы саночки писаные и все бы катались. В Питер бы пошел: платочков наслал с городочками, душегрейку бы купил, что на подрядчицах наших. Уж и слушалась бы я его, все бы в глаза глядела, и побил бы — не плакала. Да нет, не бывать тому, — супротивница есть; полюбил не меня, а мою разлучницу».
Девки краснели при первой встрече с сорвиголовой и перекидывались словечками. Доходили и до того, что не только сами заговаривали с ним, но и сами первыми заигрывали, щипком или локотком. Фома только оглянется и редкой счастливице погрозит пальцем или язык высунет, а то всем одно:
— Не замайте меня; и без вас тошно. Хороши вы, девки, да лучше вас есть.
Правду сказал Фомка: хороша была Аннушка — и голосом взяла, и телом породиста; на первых порах Фомке и желать лучше нечего. Что ни встреча, то Аннушка и глаза потупит, а заговорит подбочася Фомка — у красавицы и сердечко запрыгает, и в горлышке перехватит, голосок станет словно надтреснутый: говорит, словно боится, и все как-то не то, чего хочется. Заиграл Фомка на балалайке, ударил всей пятерней бойко и порывисто, — у Аннушки не то чтобы озноб, а задрожит-таки улыбка на маленьких губках, и плечиком шевельнет она. Пригласит молодец плясать — не пойдет. Песню ли ухарь запоет про нее, за товарок Аннушка спрячется или убежит далеко.
— Про себя страдает девка. А вижу — любит. И богата же, братцы, Анютка: жили бы славно, все бы пиво варил; бурмистром бы выбрали.
— Барышник ты, брат Фомка, и ничего больше! Послушай-ко, что она про тебя вечор говорила: мне, говорит, в воду с камнем — либо за Фомку замуж. Я, говорит, его люблю больше всех; братишки, говорит, так не милы.
— Да чего, коли хотите? — подвернул парень. — Раз за руку схватил ее, так не вырвала: стоит сговореной, да как захнычет. Я говорю, чему плачешь? Так, говорит, что-то неладно. А сама уперла глазами в землю и ни слова не молвила больше; вырвалась с маху да и убежала в избу. Ну ее…
— Нет, брат Фомка, не обижай ты девку, а коли за богатством гоняешься, возьми лучше мельничиху Агашку рябую. Та на все удала: и на песни горласта, и слово скажет — словно в кузов ударит.
— Ладно, ну, ребята, молчите до время!
Ребята молчали, и Фомка молчал. Раз пришел к своему закадычному приятелю, становому писарю, покурить картузного да побаловать на балалайке — отвести душу (свою балалайку подарил кому-то); говорят ему приятели писаря:
— Молодец, братец, ты, Фомка. И кто тебя знает, откуда у тебя речи берутся. Не хитро бы, кажется, сказать иное слово, а ты молвишь — что хочешь дай, не сумеем. И как-то это ты и рукой, и языком прищелкнешь, кстати коленком вернешь, плечом шевельнешь, все это впопад у тебя.