Лесная история

Велембовская Ирина Александровна

Логин Андреевич сидел на лавке и ухмылялся во весь рот, скосив глаза на маленькие босые ноги татарки.

— Очень красивый платье, тетенька! — радостно сказала Газиля. — Можно тебя поцеловать?

— Погоди целовать-то, — ответила Петровна, откусывая нитку. — Вот еще оборку по подолу пустим, то ли будет. — А сама подумала: «Хороша девчонка-то! Молоденькая больно, а то Мишке невеста бы была…»

3

Осенью неожиданно приехал в отпуск Михаил.

Стояло бабье лето; в лесу

было сухо и тепло, шуршала опавшая листва, и увядающий брусничник все еще жестко топорщился под ногой. Петровна с Газилей ушли в воскресенье с утра на болота по клюкву. Возвращаясь к вечеру, увидели, что под окнами широковской избушки прохаживается небольшой плечистый солдатик.

— Миша! — Петровна охнула, передала пестерь с ягодой Газиле и побежала к сыну.

— Здорово, мамка! — весело улыбнулся Мишка. — А это кто с тобой?

— Товарка моя, помощница. Поди сюда, Газиля. Не робей: это Мишка наш.

Газиля поставила ягоды на траву, постояла немного, молчаливо улыбаясь, и, вскинув косами, побежала в свой барак.

— Чтой-то она дикая какая? — ухмыльнулся Мишка, до забавного в эту минуту похожий на отца.

Два дня в широковском домишке шло веселье; стряпали пельмени, пекли пироги. Отец с сыном ходили подвыпившие, потные.

— Ну и забрались вы в глушину! — заметил Мишка, поглядывая в окошко, за которым шумел желтеющий лес. — Кончу службу, вернемся на прииск. Не хочу я здесь оставаться: зимой небось снегу по пояс, и не вылезешь.

— Своя выгода здесь, — оправдывался Широков, — жилье казенное, покос, дрова, и деньги за дом целые.

— Скука тут, — не соглашался Мишка. — На прииске у старателей что ни день, то гулянье… Не стану я тут жить.

— Загад не бывает богат, — отрезала мать. — Вам бы все только гулянье.

Как-то Мишка пошел в лесосеку. Он пробрался сквозь густой молодой сосняк, потоптав неосыпавшуюся бруснику; впереди слышался треск и гул падающих деревьев. Он вышел на вырубку и огляделся. По всему склону горы кипела работа. Толстые, вековые сосны, поверженные на землю, раскряжевывали на бревна и скатывали в штабеля. Внизу, под горой, фырчали машины. Пылали костры, трещали сучья.

Мишка увидел Газилю. С березовым стяжком в руках она помогала трелевщикам накатывать бревна на тележные передки.

— Дай-ка сюда! — сказал Мишка, беря из рук у Газили стяжок. — Не по горнице веник, девка. Разве для тебя, мухи эдакой, такая работенка?

— Бригадир посылал… Моя напарница больная, — смущенно сказала Газиля.

Не выдержав Мишкиного взгляда, она улыбнулась, и он увидел на ее круглых щеках две забавные глубокие ямочки.

— А ты возьми меня в напарники, — предложил Мишка. — У нас с тобой знаешь как дело пойдет!

Газиля покраснела, опустила глаза и убежала от Мишки. Убегая, она несколько раз оглянулась.

— Ишь, чернавка! — погрозил солдат.

Газиля,

забежав за высокие штабеля, прижалась лицом к шершавым, нагретым солнышком бревнам и простояла некоторое время молча, не решаясь выглянуть. Ей как-то вдруг стыдно стало своей запачканной смолой одежды.

Потом несколько дней подряд Газиля видела, как опять приходил в лесосеку Мишка, заигрывал с бабами, болтал с грузчиками и шоферами.

— Газиля! — крикнул он раз, заметив ее. — Приветик!

— Здравствуй… — тихо обронила Газиля.

Ленцой Мишка был под стать отцу. На последней неделе перед отъездом, лишь после того, как мать неоднократно намекнула, что не грех бы сушняку на зиму порубить и переметать стог, промоченный дождями, Мишка с отцом пошли в лес, срубили две толстые сухостойные ели и привезли домой.

— Поставь нам, мать, поллитровую, — потребовал Логин Андреевич.

— Денег больше нет! — отрезала Петровна.

— Из тех, что за дом, возьми.

— К тем деньгам и подбираться не мысли! Брага осталась, допейте.

— Ее бы заершить маленько, — угрюмо сказал Логин Андреевич, садясь за стол. — Стареть стала, скупеть стала! — подмигнул он Мишке.

Брага была крепкая, сладкая. Уставшего Широкова быстро развезло.

— Чтой-то, мать, татарка не стала ходить? — спросил он Петровну, собираясь спать.

— Почем я знаю? Мишки, может, стесняется. Чего ей сейчас здесь делать?

Тем же вечером Мишка пошел в барак, где жили вербованные. Подойдя к крыльцу, остановился: в бараке пели. Несколько женских высоких голосов тянули протяжную татарскую песню. Мишке что-то скребнуло по душе: песня была монотонная, но печальная, выразительная. Особенно выделялся один голос, совсем молодой, звенящий; он заводил, остальные подхватывали.

Мишка заглянул в окно: запевала Газиля. Она сидела на койке, поджав ноги и перебирая туго заплетенную косу. Спрятавшись за наличник окна, Мишка видел ее круглую, цвета спелого яблока щеку, по которой сбегала темная прядка жестких волос.

Мишка потоптался на крыльце, потом шагнул в дверь. Газиля оборвала песню.

— Привет стахановкам! — подавив смущение, сказал Мишка. — Не примете меня в компанию?

— Что к русским девкам на прииск не идешь? — дружелюбно спросила красивая татарка, видимо старшая.

— На прииск далеко… Ваше пение хочу послушать. Запевала у вас вон какой голосистый, как жаворонок все равно.

— На гармошке играть умеешь?

— Нет гармошки-то, — признался Мишка.

— Ну, приемник нам починяй. Антенну ветер сломал. Музыки нет, последние известия нет. Летом вечер долгий, девчат много, а ребят нет. Вербовал, что думал? Где девка, туда давай парень! — Веселая татарка засмеялась, глядя на смутившегося Мишку.

— Солдат, починяй, пожалуйста, — попросили и другие.