Лесник

Мельникова Надежда Анатольевна

— Придурок, — рыкнула Соня и обошла его, задев при этом плечом и быстро зашагав вперед, в лесную чащу. Где-то вдалеке стучал пестрый дятел, трещали шустрые сороки, а над цветами жужжали пчелы.

Глава 12

Данила Фомин сидел в красно-сером кресле самолета, летящего в Стокгольм. Авиалинии продолжили экономить, а производители самолётов пытались уместить в салоне как можно больше кресел, особо не заботясь о комфорте пассажиров. Во время полёта пассажирам рекомендовали не вставать со своих мест, впрочем, места для этого всё равно не было.

— Уважаемые пассажиры! Прослушайте,

пожалуйста, информацию о правилах, которые Вам необходимо соблюдать в полете…

Высокого роста стюардесса с аккуратной стрижкой размахивала руками, словно робот, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Данила пытался сосредоточиться на ее словах, но он физически не был на это способен. Мужчина не мог глубоко вздохнуть, положить руки на колени или просто повернуться, увидев того, кто сидел на соседнем кресле. Пальцы рук не слушались, тело била едва заметная дрожь, в горле саднило так, будто он простыл. Но он не заболел, не подхватил вездесущее острое респираторное заболевание. Нечто совсем иное, огромное, неподъемное сдавливало его грудную клетку двадцатикилограммовым грузом, не давая свободно дышать. Он слышал, но не понимал слов работницы авиакомпании. Звук то пропадал, то снова появлялся. Данила будто бы закрывал и открывал уши руками, как в детстве. Но это было не так. На самом деле он сидел неподвижно, боясь шелохнуться, словно если он будет что-то делать, то быстрее узнает, что это именно Соня лежит под белой простыней в морге незнакомого города.

Что именно в жизни он сделал не так, чтобы заслужить это ожидание? Неведение — это самое страшное. Недаром все самое болезненное необходимо делать сразу. Резко вправить вывих, быстро содрать пластырь. Тут же узнать, что твоя жена погибла в гребаном экскурсионном туре за три копейки.

— Запрещается трогать и открывать без необходимости замки и ручки основных и запасных выходов, — заорала стюардесса совсем близко, над самым ухом, еще активнее размахивая руками.

«Сейчас встану и начну дергать ручку», — подумал Данила и снова открыл рот, чтобы вздохнуть, но из груди вырвалось что-то вроде хрипа.

— Самое неприятное в нашей работе — это то, что никогда не знаешь, правильно ли ты определил виновного.

Данила вздрогнул и с каким-то перекошенным, слегка очумевшим выражением лица повернулся к говорящему человеку.

— Какого черта? — не слишком любезно произнес молодой мужчина, при этом его шея двигалась как-то неправильно, неестественно, состояние шока делало его странным. — Я поменялся со старушкой, что должна была сидеть рядом с вами, — пояснил Суляев, — сказал ей, что вы, возможно, убили свою красавицу-жену, и ее, знаете ли, как ветром сдуло.

— Не смейте, — только и смог сказать Данила.

Вначале вспылил и тут же остыл. Разве имело такое уж большое значение то, что говорил Суляев, если больше всего на свете он боялся узнать, что это именно Соня, а не кто-то другой, сейчас лежит на холодном, блестящем металлическом столе. Тело его жены освещают белым искусственным светом яркие люминесцентные лампы, а какой-то незнакомый мужик в белом халате вешает на нее бирки с безликими номерами.

Суляев рассказывал что-то о работе в полиции, а Данила смотрел в иллюминатор на проплывающие мимо облака. Он пытался вспомнить последние слова, которые сказал жене перед тем, как она уехала. Старался изо всех сил. Сжимал веки, тер переносицу. Он, кажется, подвозил ее к автобусу, провожал. Нет, он не смог и отправил ее на такси. Просто вынес вещи из дома и поставил

в багажник незнакомого бородатого таксиста в уродливой плоской кепке. Данила натянуто улыбнулся и поцеловал ее в лоб. От этой мысли ему подурнело еще сильнее. Он не помнил вкуса ее губ. Это было давно. Вернее не так. Он целовал ее, не сохраняя в памяти деталей. Обнимал, занимался любовью, не запоминая мелочей, как это бывает с влюбленными людьми. Нет, не любовью, а стандартным исполнением семейного долга. Вроде как положено раз в неделю… И теперь он не знал, что ему делать, как жить с этим гребаным поцелуем в лоб, что он оставил ей напоследок? Как насмешка.

— То, что вы возможный убийца, я понял, когда начал изучать переписку Сони с подругой, где она жаловалась на мужа. Выяснилось, что вы не такой уж любящий, как себя пытаетесь позиционировать, — широко улыбнулся Суляев Даниле, когда тот снова повернулся к нему, пытаясь понять хоть что-нибудь из того, что он говорит.

Вначале Даниле захотелось его ударить, потом придушить или заткнуть чем-нибудь его рот, но в итоге он решил сдержаться и просто сжал подлокотники кресла покрепче. В конце концов, он-то знает, что никого не убивал.

— И как интересно я переместил ее те… — слова, подобные последнему, у Данилы не получались, слишком остро и больно было осознавать, что его Сони, возможно, больше нет. — как я ее переместил в морг Швеции?

— А вот этого я не знаю, — поправил безвкусный галстук Суляев и прочистил горло.

— А должны бы знать, месье Пуаро.

— Не советую так разговаривать с представителем закона — это чревато последствиями.

Суляев поставил локоть на подлокотник и улыбнулся улыбкой чеширского кота.

— Как вам такой расклад? — он придвинулся ближе, и Данила почувствовал запах дешевого лосьона после бритья. — Вы подкупили водителя автобуса, и он продал вашу жену в один из местных борделей.

— Соню в бордель? — печально усмехнулся Данила.

Настроение было совсем не веселым, но это было действительно забавно. Хоть и печально до ужаса.

— А что это вас так удивляет?

— Да ничего. Вы не знаете Соню, поэтому говорите такую ерунду.

— Я видел ее фото. Милая молодая женщина с неплохой фигурой, почему нет?

— Для подобных вещей нужны какие-то умения. Ну не знаю, совсем другой темперамент, что ли…

— Хм, вы считаете, что ваша жена недостаточно хороша для борделя?

Данила снова взглянул на облака. Представить Соню в борделе он мог только в качестве главного бухгалтера или на регистратуре. Выходит она такая с золотистой папочкой и говорит: «Вам какую девицу? В красном белье, зеленом или, может быть, без белья совсем?» Данила вытер вспотевший лоб. В груди снова сдавило.

«Ты ведь жива, да? Ты жива, иначе бы я почувствовал, я бы знал, если бы тебя не стало, верно?» Так бывает у тех людей, что связаны, а они ведь связаны, иначе не поженились бы.

— Я считаю, что моя жена человек другого сорта.

— За квартиру, которая вам достанется в случае кончины вашей супруги, многие бы мать продали, не то что давно надоевшую жену, — этот голос показался Фомину знакомым, и когда третье кресло вместо парня в наушниках занял молодой Елесеев, Данила впился ногтями в собственную ладонь.

— Откуда вы взяли, что моя жена мне…

Елесеев поковырялся в карманах и достал сложенный вчетверо листик.

«Особенно тоскливы вечера… когда ты в доме у себя как пленница. Сегодня так же пусто, как вчера, И завтра вряд ли что-нибудь изменится.»