Лета 7071
Шрифт:
— Две тыщи конных, государь, — проть нашей силы! — усмехнулся Морозов.
— Две тыщи, — повторил Иван тоном Морозова. — Упомни, как ливонский маршалок Филипп Белль кинулся с пятью сотнями супротив наших двенадцати тыщ!
— Белль безумец был, государь!
— Безумец? Мне бы поболе таковых безумцев в воеводы! Я ему на то и голову отсек, чтоб не имели мои воеводы супротив себя такого храброго воинника. Магистр ливонский Фюрстенберг мне за него десять тыщ талеров выкупу сулил. Десять тыщ!.. Фридерик дацкой у них за двадцать тыщ все эзельские и пильтенские земли купил, а тут за единого человека —
К полуночи все русские полки подошли к Полоцку. На совете у царя решено было охватить город полукольцом — от Полоты до Двины, поставив у Полоты, против Великих ворот. Большой полк с тяжелым стенным нарядом, а полки правой и левой руки выставить не справа и слева от Большого полка, как обычно делалось при осадах, а оба полка вместе — слева, ближе к Двине, оставив между ними раствор для передового полка.
Сторожевой полк по совету Морозова переведен был по льду за Двину и поставлен на южных подступах к городу — вдоль противоположного берега Двины, чтобы отразить удар пришедшего на помощь Полоцку литовского войска, если бы оно все-таки решилось напасть на русские полки.
До самого рассвета воеводы расставляли полки по местам, а с рассветом, лишь только первые всполохи света очистили небо от черноты и последние хлопья тьмы растворились в стылой белизне, литовцы увидели под своими стенами, вместо вчерашней, немногочисленной рати, огромнейшее русское войско, заполнившее все окрест на несколько верст. Войска было так много, что, казалось, не только земля, но и небо занято им.
Царь еще до рассвета облачился в доспехи, велел оседлать своего актаза 92 и вместе с дворовыми воеводами, с князем Владимиром, Алексеем Басмановым, Серебряным и Шуйским, под охраной татар поехал поближе к городу. По пути их встретил Морозов, Воевода был растерян, испуган — от вчерашнего его бодрого вида не оставалось и следа. Царю поклонился так, будто клал голову на плаху. Иван заметил это, встревоженно и недовольно спросил:
— Что приключилось, воевода?
— Как и сказать тебе, государь?.. — Морозов совсем поник под Ивановым взглядом. — Сердца нет во мне… — Он окинул взглядом Басманова, Серебряного, Шуйского — словно бы просил у них помощи, но те так же встревоженно смотрели на него. Князь Владимир в испуге даже отстал от Ивана, уступив свое место около него Морозову.
— Ну?! — тревога в Иване переходила в злость.
— Тысяцкий мой, Хлызнёв-Колычёв, пропал, государь, — на едином духу выпалил Морозов.
— Пропал? — поначалу спокойно и даже разочарованно переспросил Иван, но вдруг лицо его стало бледнеть. — Сбежал! Собака! — яростно зашипел Иван и жестоко хлестанул плеткой по холке своего актаза. Конь вздыбился с жалобным ржанием — Иван чуть было не вылетел из седла. — Догнать! Схватить! Схватить!! — завопил он; губы его почернели, щеки тряслись, как у старика. — Басманов!.. Шуйский!.. Догнать! Я его на кол!.. Своими руками!..
— Не догнать его, государь, — спокойно сказал Басманов. — Беглому одна дорога, а погонщикам — сто!
— И ты?! — Иван замахнулся на Басманова плеткой и вдруг
— Сокрушим, государь! — сказал ему осмелевший князь Владимир. — Вели починать!
Иван встал на стременах, несколько минут внимательно смотрел на город. Над полоцким детинцем медленно поднималось знамя. Издали оно казалось маленьким лоскутком, взвитым в небо случайным порывом ветра, и вот-вот должно было быть унесено им, но лоскуток поднялся почти до середины неба и замер, словно приклеился к нему, как осенний измокший лист.
— Почнем, — сказал Иван, — но допрежь, по неизменному христианскому обычаю, пошлем им сказать, чтоб сдались подобру, на милость, без пролития крови и тяжкой порухи.
— Довойна знамя поднял над детинцем, — сказал Басманов. — Не примет он нашего слова.
— В том его воля. А я обычая не хочу порушить, — твердо сказал Иван. — Наряжайте гонца. Да быть ему почестней! Пусть видит Довойна, что шлем не простых, которых вызволять не станем, коль он не выпустит их от себя.
— Кого велишь — из детей боярских, из воевод? — спросил Басманов.
— Воеводу шлите, а с ним детей боярских.
— Тогда Пронского пошлем, — сказал Басманов.
— Пронского нельзя слать, — не очень твердо вступился за своего воеводу князь Владимир. — На нем вся моя дружина.
— А что, коли Оболенского послать?! — предложил Серебряный. — И в чести — князь и воевода… Молод токмо, да не со своего ума говорить станет — государево слово повезет.
— Шлите Оболенского, — согласился Иван. — Грамоту пусть о моих печатях везет. Обетует всем живот без плена, воеводе и архиепископу отъезд свободный с майном и семьями, а наемным, ежели они ляхи или иные чьи, — також свобода.
Серебряный и Морозов отправились снаряжать Оболенского к поездке в Полоцк, а Иван с оставшимися при нем воеводами объехал исполчившиеся полки и спустился к Двине, чтобы посмотреть на островок, о котором говорил ему Морозов.
На Двине посошники рубили проруби. Басманов спешился, сошел на лед, заставил прорубщиков измерить его толщину, вернувшись к Ивану, сказал:
— Лед не больно тяжел, но хорош — в две пяди… На Ловати в Луках был потоньше. Там легкий наряд без моста перетянули, а тут, мню, и тяжелый перетянем.
— Не спустит Довойна знамя, нынче и перетянем, — сказал Иван. — Все дальнобойные за Двину поставим и нацелимся на посад. На островок стрельцов посадим с легким нарядом. Стена перед ним невысока — через нее палить будут. Ладное место, будто для нашего дела как раз и устроено! Сколь от него до острожной стены? — спросил Иван у воевод.
— Полсотни саженей, не более, — первым ответил Басманов. — Средним зарядом — в самый раз!
— Поболе, — уверенно сказал Шуйский. От него до берега, поди, саженей пятьдесят — прямиком, да от берега до крайней прибрежной стрельницы еще, поди, пятьдесят!.. А стена от башни вон каким загибом идет по-над берегом!.. Видать, затон обходит?! Сто-полтораста саженей, не менее!