Лета Триглава
Шрифт:
Веки задергались, сжались и разжались пальцы. Вскинув руки, мертвяк с силой выдернул шнуры из ноздрей — они закрутились в водовороте у самых ног. Изо рта потекла серебряная кровь. Невидимая рука Хвата толкнула Бесу в плечо, и она едва успела загородиться печной заслонкой, как скорлупа лопнула. Осколки забарабанили по железу. Подвывая, Даньша повалился на пол.
— Отползай! — прокричала ему Беса. Сама круглыми глазами глядела, как мертвяк дергается, будто насаженный на булавку жук. Босые ноги перебирали по доскам, месили серебристую грязь, локти сгибались и разгибались, губы дергались,
— Я твоя хозяйка! — вскинула подбородок Беса. — Вот мой приказ! Живее к острогу, надо спасать…
Договорить не успела: мертвяк по-лягушачьи прыгнул вперед. Железные зубы клацали, точно капкан, летели серебряные искры. Беса взвизгнула и отпрыгнула к печи. Хват устремился к мертвяку и замельтешил перед его лицом, разбрызгивая пламя. Лицо мертвяка кривилось и подергивалось, кожу жгли угольки, но чудовищу не было до того никакого дела, смахнул Хвата, будто комара.
— Я вас оживила! — прокричала Беса. — Должны слушаться меня! Хват, почему он не слушается меня?!
— Уходим, лихо мое! — подбежал со спины Даньша и потащил ее за сарафан к лазу.
Вспучивались и лопались прочие скорлупки.
Беса то и дело пригибалась под осколками, стряхивала с кос золу и сор. Запах стал совершенно резким, дурманящим до рези в глазах. Ресницы склеились, мир заволокло белесой мглой.
— Я ничего не вижу! — захныкала она. Выставив ладони, шарила в воздухе, и слышала хруст стекла и лязг челюстей. Даньша помог нащупать лаз, подсадил. Она хлюпала носом.
Почему мертвяки не послушались, как слушались Хорса? Что видели, очнувшись от мертвого сна? Что руководило ими, кроме жуткого голода?
Вывалившись в опытную, Беса наспех оттерла лицо смоченной в воде ветошью. За стенкой гудело и громыхало. Даньша вздрагивал, повторяя:
— Живей… ох, живей, Беса! Бежать надобно!
— А Хват…
— Тут уже Хват. Видишь? — указал на лестницу, где пульсировала огненная точка.
— Что теперь будет с домом? — всхлипнула Беса, оглядываясь через плечо.
Даньша промолчал.
Ливень окончательно поглотил Червен. В водяной взвеси потонули огневые шары, кусты сирени поникли, роняя последние лепестки, жестяные флюгеры вовсю крутил ветер.
Беса бежала, не чуя ног. За спиной с треском и шорохом по кирпичику распадался лекарский дом. Порождения Нави, оживленные легкомысленной рукой, выбирались на волю — их влажные шлепки и лязганье челюстей вплетались в шорохи дождя и завыванье ветра.
— Стой! Кто идет? — из-за угла показался надзиратель и двинулся наперерез.
— Уходите! — задыхаясь, прокричала Беса. — Прочь, дяденька!
Надзиратель поймал ее за рукав.
— Погоди, я тебе уйду! — поднес к носу кулачище. — Будешь знать, как среди почтенных людей бучу наводить! А ну, повернись! — грубо развернул за плечи, разглядывая в свете огневого шара лицо. Затем сунул руку в карман, вытащил бумагу, вгляделся. — Уж не тебя ли по всему Червену…
Тень, отделившаяся от сумерек, перемахнула забор. Железные зубы впились в горло надзирателя, и тот, нелепо взмахнув руками, повалился
— Упаси, Мехра! — всхлипнула Беса, попятившись.
Тварь подняла перепачканную кровью морду, засипела. Ноздри подрагивали, под кожей текло серебро.
— Идем к станции! — прокричал Даньша.
— А Хорс?
— Тут не Хорса, тебя саму спасать надо! Гляди!
Встряхнул перед ее лицом бумагой. На ней был портрет самой Бесы — улыбчивой, с ямочками на щеках. Такой портрет хранился в обереге у маменьки. Теперь же под ним, увеличенным вчетверо, чернели слова:
«Разыскивается. Награда за живую — двести серебряных червонцев».
Беса оттерла ладонью лицо.
— И все-таки, — тихо сказала она, — без Хорса я не пойду.
Парень только махнул рукой.
Тени прыгали по крышам, текли через улицы, исчезали в дожде. То здесь, то там слышались сдавленные крики. Подобно грому, грохотали выстрелы.
Беса упрямо неслась к Гузице, не сводя взгляда с обломанных зубцов острога.
Даньша следовал за ней.
Глава 18. Смута да смутьяны
Кошмар обрушился на городище неотвратимо, как ливень. И вместе с ливнем шли железнозубые шатуны — ползли по крышам, скребли когтями по заборам, оставляя на досках глубокие борозды, глодали каменную кладку. Горе тому, кто выглянет в неурочный час из дома и попадется чудовищам на глаза — вопьются клыками в мясо, будут рвать, высасывая кровь и костный мозг в вечной жажде насыщения, которой не было конца. Бродячие собаки разбегались, пожимая хвосты, прятались под мостами, а цепные мигом становились добычей чудищ. Мавки дрожали в запрудах, порой самые смелые показывали зеленые макушки, поводили бельмами взад-вперед и снова опускались под ряску. Хухрики прыскали из-под ног. Даньша наступил одному на хвост и полетел кувырком, едва не вспахав носом землю.
— Осторожно! — запоздало крикнула Беса.
Мертвяк-шатун вывернул из-под моста. Голая кожа обильно блестела от грязи и серебрянки, по безбровному черепу текла вода.
Даньша успел схватить первое, что попалось под руку, взмахнул над головой. С громким хрустом ветка обломилась о череп шатуна, и тот присел, мелко-мелко постукивая зубами.
— Что найдешь — твое! Во славу Мехры! — Беса сорвала с рубахи мелкие пуговки и швырнула в грязь. Мертвяк есть мертвяк, даже умышленно оживленный, ума у него меньше желудя, а природа едина, и коли дать ему счет — будет считать до первых петухов. Хорошо, если растает гнилью с первыми лучами Сваржьего ока. А ну, как нет?
— Вот падаль! — отдуваясь, просипел Даньша, отбегая подальше от ползающего по грязи мертвяка. — Ожили — так сидели бы дома! Куда их Мехра гонит?
— Туда же, куда и нас, — ответила Беса и указала на каменный хребет острога.
Ворота там — в два людовых роста высотой, железом обиты, засовами заперты. Перед воротами — мост о железных штырях, на штырях — черепа собачьи да птичьи.
— Гляди! — указал Даньша.
Беса обернулась, увидела привязанных за ограду китежских коней. Оба прядали ушами, выпускали из круглых ноздрей пар — чуяли надвигающихся навий.