Шрифт:
Annotation
Внутри каждой женщины живет много. Мы можем давать этому имена, а можем не давать. Что-то в нас может жить, как король, а что-то чахнуть и умирать день за днем с голоду. И хорошо бы нам научиться видеть зорко, что из этого нас питает, а что убивает. Чему нам стоит дать больше смерти, чтобы стало больше жизни. Эта сказка как раз об этом – все ответы уже внутри, стоит только подсветить.В оформлении обложки использована собственная фотография автора книги из личного архива.
Сказка о смерти
Если
Наша Джинка будила своего Бога уже много лет, но все было зря. Или не зря – никто не знает как глубоко внутри валуна хранится душа.
Наша Джинка была из рода оседлых, но она ушла от них. И с тех пор только дикие звери, светляки, да ветра витание были ей спутниками. Джинка умела прясть нить жизни, складывая из пряжи полотно, из полотна собирала телесности, а после пела над телом за упокой, пока круговерть не затрещит, не вздохнет день ночью, пока не стукнет веслом о воду Паромщик забирая новую душу по ту сторону жизни на подселение в женские животы. Скрученная в пряжу, связанная в полотно, сшитая на манер человеческий, душа вздохнет и закричит. А Джинка наша как услышит тот крик – радуется. Радуется и мотает в клубок новую нить, крученую из полевых цветов, волчьей шерсти, перьев и летающей в солнечном свете паутины.
Так было раньше, но не теперь. Теперь Джинка не могла брать, что ей хочется для своей нити, а довольствовалась лишь тем, что принесло ей ветром. Джинка хищно хватала клок шерсти, запускала руки в юркое перекати-поле и голодная до творения тянула тонкими пальцами нить. Связывала, прятала под платье и пела. Пела Джинка свою песню, Бог спал. Солнце вставало и ложилось, время осыпало Джинку своими приметами, Смерть по ночам мимо Джинки прохаживала, а Бог спал. Только волей небес Джинка была жива, но такова уж судьба Джинки. Спит Бог – Джинка возле него. Таков порядок.
В первые годы Джинка спела ему всю свою юность – камень чуть дрогнул, не более. Спела Джинка и стала стара.
На третий год созвала Джинка песней к нему дикого зверя. Зверь рычал так, что тряслись поджилки у самого храброго из охотников – Бог вздохнул внутри и погрузился только глубже в сон.
На пятый год спустила Джинка к нему Величайшего. Величайший крутил сферу жизни над спящим Богом, Величайший менял правила. Но и он не смог помочь Джинке. Спал Бог – Джинка возле него.
На седьмой
Села тогда Джинка и заплакала. И только она потеряла надежду, кости ее тут же начали тлеть. Волосы седели и сыпались, пальцы скрючивались, платье становилось лохмотьями. Вот уже и клубок жизни стало не удержать. Выпал из рук Джинки клубок. Легла Джинка на землю. Земля холодная ее принимает. Земля принимает, а Бог спит, Джинка поет для него. Поет свою тихую песню надтреснувшим голосом. Таков порядок.
Умерла тогда наша Джинка, умолкла песня, укрыла палая листва джинкины косточки, укрыл метель ее снегом, а Бог с каждым годом все глубже проседал в землю, пока не скрыло его с головой. И только ветер, что живет всегда и никогда не умирает, помнит эту историю. Он мне ее и на шептал. Он мне, я тебе, и больше никому.
Сказка о жизни.
Годы шли. Времена менялись. А Джинка все лежала в земле мертвее мертвого рядом с просевшим на много метров вглубь мирно спящим богом-валуном.
Но вот прознали про Джинкины кости зоркие птицы и понесли вести на весь свет. А весь свет собрался в одно и стал Таттой. Татта была велика и светла, и не было никого светлее ее. Татта подсвечивала этот мир. И если вы когда-либо видели как красиво ложится свет, или замечали вдруг в себе и в людях невиданное раньше сияние, знайте, это Татта вам подсветила.
Пришла Татта на Джинкино погребение, взяла свое волшебное зеркальце в форме зайца в длинном его прыжке и давай ловить солнечные лучи самые яркие и направлять на то место, где под землей лежали джинкины косточки. Земля задымилась, иссохла, треснула и показались наружу белесые плечики, позвонки, ключицы и скулы, и вот, наконец, свет пал в пустоты джинкиных глазниц. Ярко стало Джинке, ох, ярко, что и мертвой не удержалась она и прикрыла глаза свои от света. Так Джинка и ожила.
Села Джинка голой костью своей на еще теплой земле. Осмотрелась вокруг, дома стоят высоченные, крыш не видно, мимо грохочут коробки железные, мимо люди бегут, перешагивают через Джинку и дальше бегут, никто не смотрит на Джинку. «Да и на что тут смотреть» – думает Джинка горько и вспоминает все – себя, Бога, свою неподвижность, свою обреченность, свою несвободу. И так ей становится жалко себя, что выкатывается из пустой ее глазницы самая скудная и самая соленая на свете слеза. Катится слеза и на том месте, где она прольется, кости плотью нарастают. Плачет Джинка день, плачет два, слезами умывается и становится от того, все краше.
Смотрит на нее Татта и любуется. Хороша Джинка.
А мимо птица летела, обронила перо. Схватила перо Джинка ловко, и под платье спрятала, огляделась вокруг опасливо, не видел ли кто, не отнимут ли. Спрятала и сидит, а перо под платьем щекотится, от щекотки в груди нагревается, и давай Джинка от этого хохотать. Сначала чуть слышно, а потом все громче и громче. Да так заразительно, что и Татта не удержалась. Так громко они смеялись, что земля задрожала, поднялась из земли гора выше всех домов вокруг, и тут же осела вновь – это спящий Бог от их хохота на другой бок перевернулся.