Летим на разведку

Бондаренко Николай Адамович

Вылет на фронт - к чему мы так стремились и готовились - наконец наступил...

* * *

Командование учебно-тренировочной эскадрильи делает наши проводы торжественными. Капитан Соляник на митинге в конце своей речи взволнованно произнес:

–  Вот пришел и ваш черед, дорогие товарищи... Хорошо воюйте за Родину и добивайтесь победы. Много у нас было экипажей и групп, которые мы готовили и провожали на фронт, и каждый экипаж, каждая группа уносит с собой частицу нашего огня, частицу нашей ненависти к фашистским захватчикам. В добрый путь, друзья! Бейте врага

и за нас!..

23 февраля 1943 года... На старте притихшего аэродрома много командиров и начальников. Мы стоим в строю. Майор Скибо поздравил нас с Днем Красной Армии, вылетом на фронт и дал короткое напутствие. Наконец последовала команда Генкина:

–  По самолетам!

Звучат короткие фразы: "От винтов!"

Взлетаем. Нам предстоит полет по шестисоткилометровому маршруту в направлении Сталинграда.

Все идет хорошо. Весело поют свою песню моторы. Пролетели половину маршрута.

–  Левее нас, на траверзе, - Ульяновск, родина Ильича, - докладывает Сухарев.

В наушники шлемофона неожиданно вторгается голос Баглая:

–  Командир группы передал, чтобы мы хорошенько посмотрели на родной город Ленина.

–  Смотрим, Петя... Смотрим и даем клятву, чтобы крепче бить фашистов.

–  Правильно. Я тоже об этом подумал.

Через десяток минут поочередно под крылом проплывают Сызрань, Вольск.

–  До аэродрома посадки осталось двести километров, - доложил Сухарев, а потом участливо спросил: - Не устали?

–  Нет, Сима. В строю самолетов над Волгой лететь - не бурлаком с бичевой идти.

–  Оно конечно!

...После посадки на аэродроме мы сами обслуживаем свои машины. Сливаем из моторов масло, воду, заправляем бензином, заряжаем сжатым воздухом, зачехляем моторы, кабины и пломбируем их. Нашему же экипажу еще одна работенка прибавилась: на рулении лопнула покрышка хвостового колеса самолета. На складе мне дали это колесико, называемое "дутиком", с потерпевшего в этих краях катастрофу самолета Марины Расковой.

–  Бери и помни, и воюй, как положено, чтобы память о замечательной советской летчице жила там. - Кладовщик при этом многозначительно показал на аэродром.

Утром следующего дня, как назло, испортилась погода. Мы ругаем синоптиков, сами не зная за что, сердитые, ходим по стоянке и часто смотрим на низкое небо, плотно закрытое серыми облаками. Наконец "метеобоги" дали хорошую погоду. Мы в спешном порядке вылетаем к Сталинграду.

Погода по маршруту сначала радовала нас, но буквально в последние минуты полета наша радость омрачается: у самого аэродрома - туман. Генкин прижимает свою машину к земле. Мы, недавно оперившиеся летчики, держимся в строю вполне уверенно.

–  Командир группы передает по радио, что принял решение возвращаться на запасную точку! - с ноткой тревоги докладывает мне Баглай.

–  Хорошо, Петя. Понял! - отвечаю ему, стараясь быть спокойным.

"Запасной точкой" оказался небольшой прифронтовой аэродром, расположенный на правом берегу Волги. Все наши машины благополучно совершают посадку.

После оживленных разговоров о погодной ловушке, в которую мы попали, Генкин строит нас у своего самолета и благодарит пилотов за групповую слетанность и посадку. Я с любовью разглядываю его. У Генкина стройная, ладно сбитая фигура. Говорит он всегда живо, горячо, зажигая своим темпераментом окружающих.

Рядом со мной стоит летчик Василий Хижняк. Его экипаж введен в нашу группу приказом командира авиаполка. С Хижняком мы познакомились в день вылета, но сегодня он уже для нас свой, близкий товарищ.

Утром следующего дня вылетаем в предместье Сталинграда. Погода по всему маршруту хорошая, даже не верится, что вчера она могла здесь быть такой капризной. Приземляемся без замечаний. В глаза сразу бросается то, что в Казани, Саратове, Камышине - зима, кругом снег, а здесь - настоящий март: снег серый, аэродром покрыт льдом. Значит, жарко было... На КП нас ожидало известие: 284-й полк перебазировался на аэродром Сальск.

13 марта 1943 года. Мы взлетаем и берем заданный курс... Как велика ты, наша Родина! Когда-то в школе я изучал твою карту по географии, а сегодня она, живая, сверкающая, плывет под крыльями наших самолетов.

Наш маршрут режет надвое Сталинград. Как же ты разрушен, город-богатырь, ставший советской твердыней! Ты весь в руинах. Камень на камне. Ни одного целого здания... Утес... Славный и непобедимый! Ты выстоял!..

Под нами плывет Котельниково. Здесь, куда ни бросишь взгляд, - коробки немецких танков, застывших в самых невероятных положениях, исковерканных нашим огнем. Это панорама недавнего танкового сражения.

Мы летим на юго-запад и с каждой минутой все больше и больше ощущаем дыхание фронта.

При подходе к Сальску видно, что на земле нет снега, и кажется, что от нее веет теплом.

Когда идешь в боевом строю, то будто прилипаешь своим самолетом к машине ведущего. "Дышит" своим самолетом ведущий - "дышишь" у его крыла и ты в резонанс дыханию командира. Мы летим сомкнутым клином. Я гляжу на Генкина. На нем желтый, потертый реглан. Отчетливо вижу его лицо. Хлопочет с картой штурман Катаев. Вижу часто показывающегося в верхнем люке кабины стрелка-радиста Ивана Тупикина. Генкин улыбается в поднимает кверху толстый в меховой краге большой палец. И по его губам я определяю, что он говорит: "Все в порядке, молодцы!"

Кажется, что все идет, как положено, впереди уже наш фронтовой аэродром. Давид Зиновьевич показывает указательным пальцем на свои глаза. Это означает: "Смотрите за воздухом!"

Посадка на фронтовом аэродроме. Заруливаем самолеты на стоянку. Выключив моторы, выходим из кабин и собираемся у самолета командира.

–  Прилетели! С весной на фронт прилетели, товарищ командир! - говорю я радостно Давиду Зиновьевичу.

–  Запомни, Бондаренко, нынешний день, - отвечает Генкин и, задумавшись, вглядываясь куда-то в даль, добавляет: - Хорошо бы вести дневник... Закончится война, и, если выживем, музыку будем сочинять и книги писать об этих вот днях, о наших боевых товарищах.