Летний остров
Шрифт:
На этот раз кричали два голоса.
Кукла-попрыгунчик с шумом и дребезжанием скатилась по ступенькам и проехала несколько футов по кухонному полу. Каро устало улыбнулась:
– Уходи, спасайся.
Вслед за попрыгунчиком по лестнице слетела голая кукла Барби и прекратила полет, стукнувшись о ножку стула. Крики становились все громче, Руби с трудом поборола желание заткнуть уши.
– Давай поднимемся, я хочу по крайней мере увидеть племянницу и племянника.
– Поверь, это не самая удачная мысль, когда Дженни в таком настроении.
Загрохотала еще одна игрушка,
– Ма-ама! Иди скорей!
Кэролайн обернулась к сестре:
– Может, в другой раз?
– Ладно, на следующей неделе я посижу с детьми. А вы с Джерри сходите на танцы или еще куда-нибудь.
– На танцы, – мечтательно повторила Кэролайн. – Это было бы здорово.
Руби вдруг вспомнила, что на следующей неделе ее здесь не будет, она вернется в Калифорнию, чтобы рассказать о матери в передаче «Шоу Сары Перселл». На душе заскребли кошки.
– Тебе лучше возвращаться, в это время дня на паром огромные очереди.
Руби взглянула на часы:
– Черт! Ты права.
Кэролайн взяла ее под руку и потянула к двери. Здесь она помедлила.
– Мне очень жаль, что ты узнала про папу, но, возможно, тебе это поможет. Все мы люди, Руби, обычные люди со своими достоинствами и недостатками.
Руби обняла сестру и порывисто прижала к себе. Обе чуть не задохнулись.
– Я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю, Кубик Рубика. А теперь иди, пора.
Руби отстранилась. У нее возникло странное ощущение: если она скажет еще что-то – что угодно, кроме простого «до свидания», – Каро рассыплется на кусочки. Поэтому она ничего, кроме «до свидания», не сказала.
Нора сидела за кухонным столом, не сводя застывшего взгляда со стоики писем. Она только что поговорила по телефону с Эриком, и наступившая тишина стала действовать ей на нервы.
Нора потерла пульсирующее запястье. Утром она около часа пробовала передвигаться на костылях, и у нее начало получаться. Она уже могла преодолевать небольшие расстояния. Если так пойдет дальше, к концу недели она научится обходиться без опостылевшего инвалидного кресла. Но, тренируясь с костылями, Нора не достигла того, на что рассчитывала, – ей не удалось полностью выкинуть из головы письма, они все время были с ней.
Нора попыталась настроиться на нужный лад. Она твердила себе, что письма – это всего лишь слова, значки, выведенные чернилами на бумаге, и их написали посторонние, чужие ей люди. Неужели она не найдет силы взять ручку и сочинить что-нибудь подобающее? Как минимум попрощаться и поблагодарить за внимание.
Но нет, любой ответ, который она пыталась изобразить, начинался одинаково: «Дорогие читатели». Иногда у нее получалось жалкое, грустное начало: «Не могу выразить словами, как мне жаль…», или «Как я могу выразить то, что лежит у меня на сердце…», или «Теперь вы знаете, кто я на самом деле».
На этом она застревала, вторая фраза не приходила в голову. В довершение всего она волновалась за Руби. Нора посмотрела на записку, оставленную на кухонном столе: «Поехала к папе».
Внешне все выглядело вполне безобидно, но внешность часто обманчива. Руби не вернется. Нора винила в происшедшем себя. В последние несколько дней она слишком надавила на дочь, а это опасно. Руби всегда, с раннего детства, избегала близости. Кэролайн другая, она улыбается тебе, держит за руку и отходит в сторону, когда реальность приближается. Нора осознала свою ошибку в тот же миг, когда увидела прощальную записку. У ее младшей дочери лопнуло терпение.
Нора качнулась вперед и уронила голову на сложенные руки. Наверное, ей помогло бы, если бы она как следует выплакалась, но она не могла найти даже этот легкий путь, глаза оставались сухими.
С дороги донесся гул автомобильного мотора… на веранде послышались шаги. Дверь открылась, и на пороге возник Рэнд. Нора сразу поняла: Руби послала его в качестве гонца, приносящего дурные вести.
– Привет, Рэнд. – Она сняла ногу в гипсе со второго стула. – Садись.
Он огляделся.
– У меня есть идея получше.
Едва закончив фразу, Рэнд пересек кухню и подхватил Нору на руки. Она удивленно вскрикнула и обняла его за шею, чтобы не упасть.
– Что ты?..
– Молчи и держись за меня.
Рэнд перенес ее через порог и вышел на веранду. Там сдернул с кресла старый мохеровый плед и зажал его под мышкой. Спустился по лестнице, пересек давно не стриженную лужайку и понес Нору на берег. Здесь он бросил плед на каменистую землю под большим земляничным деревом и бережно опустил Нору. Ее пальцы торчали из гипса, Рэнд накрыл их пледом. Затем устроился рядом и вытянул свои длинные ноги.
– Тебе по-прежнему не сидится дома в погожий денек? – спросила Нора.
– Некоторые вещи не меняются. – Он повернулся к ней. – Мне очень жаль, – произнес он вдруг.
– Чего?
Он отвел взгляд и уставился куда-то в пространство.
– Мне следовало сказать это давным-давно.
Нора прерывисто вздохнула. Казалось, время остановилось. Она чувствовала на своем лице тепло солнечного света, вдыхала знакомый запах моря в час отлива. Наконец Рэнд посмотрел на нес, и в его глазах Нора прочла отражение их прежней жизни.
– Мне очень жаль, – повторил он, зная, что на этот раз Нора поймет.
Она только охнула. Рэнд наклонился к ней и с нежностью, которая лишила Нору сил, коснулся ее лица.
– Это я виноват, виноват во всем. Мы оба это знаем. Я был молод, глуп, самоуверен. Я не понимал, какая ты удивительная.
Нора улыбнулась – и поразилась тому, как легко это получилось. Она любила этого мужчину двадцать лет своей жизни, еще одиннадцать испытывала по нему неясную тоску, однако теперь, когда он сидел рядом с ней на старом вязаном пледе, в нити которого, казалось, была вплетена их юность, она наконец испытала умиротворение. Может быть, несколько простых слов, и только, были нужны ей все эти годы. Она накрыла руку Рэнда своей, и ее охватило ощущение мира и покоя, словно все, что происходило раньше, вело их к этому моменту. Нора с грустью поняла, что Рэнд олицетворяет ее юность, а юность нельзя прожить ни хорошо, ни плохо, ее просто проживаешь. В глазах Рэнда, одного его, она осталась женщиной, которой была когда-то.