Лето, бабушка и я
Шрифт:
— Твой дед говорил — как женщина ходит, сразу можно определить, здоровая она или нет. Если спина прямая, голова наверх, плечи как струнка, и походка, походка главное — ножки на одну линию! Шаг небольшой, задницу подбери, не ходи, как солдат, посмотри на балерин. Давай книжку на голову и попробуй… Ах, ты, падает, ну, давай-давай, еще немного! Ах, что за раззява! Ну ладно, подрасти еще. Но обещай мне, что не будешь ходить вперевалку, как утка — ой, как мне таких женщин жалко! Сразу видно — яичники болят. Или что-то там не в порядке. Собраться надо, собраться. Не разваливайся.
Мне
— Никто не должен видеть твое нижнее белье разбросанное. Даже муж будет и дети — никто! И всегда держи про запас одну неношеную пару — трусики, лифчик, колготки. Не надо все на себя разом пялить — а вдруг случай какой-нибудь особенный?
Вот тут бабушка не ошиблась. Наверное, она до конца не верила, что благополучие может быть вечным, и как же она оказалась права.
Песня про трусы
— Жопа, жопа, что с тобой мне делать?
Были трусы целы, ты в тепле в них грелась.
А трусы порвались — что же с жопой делать?!
Кто трусы подарит — жопой пусть владеет.
Бабушка напевала эту песенку вполголоса, нарочито жалостно, и я на всякий случай оглянулась — вокруг никого не было, если не считать петуха Пиночета и дрыгающего ногами во сне Бимки.
— Дидэ, ты чего?!
Мне было смешно до чертиков, и я хихикала и старательно запоминала слова — мелодия была незатейливая, как воробьиное чириканье.
— Ты смотри только, не повторяй, — напускала бабушка строгости.
— Тебе можно, а мне нельзя?!
Бабушка морщила губы, продолжая закручивать отстиранные, подсиненные и обмакнутые в горячий крахмал пододеяльники в дымящихся удавов.
— Ты пой про своих пионеров.
Настроение у бабушки было непонятное. Вроде мирное, но она смотрит внутри себя на что-то, видимое ей одной.
— У нас соседка была в «итальянском» дворе, Герта.
— Это которая сильно накрашенная ходила?
— А ты откуда знаешь? Тоже я рассказывала? Вот у тебя уши, пеленгаторы! При тебе пискнуть невозможно, пылесос, а не девочка. Бери шпильки, вешать будем!
Мы шли на огород — она с тазиком, я с прищепками, которые у нас почему-то назывались шпильками.
Бабушка протирала влажной тряпочкой проволоку, гладко натягивала на ней край пододеяльника, закрепляла деревянными прищепками — строго по четыре штуки на равном расстоянии, как будто линейкой мерила.
— У нас в том дворе все соседи были хорошие. Я ночами уезжала рисовое поле пропалывать, они за детьми присматривали. У Герты деньги были, и еды разной тоже много — она одна жила, и моих всегда кормила — схватит всех троих, отведет к себе и накормит.
Еще была татарка Бэлла, она меня ругала: Фати, говорит, у тебя такие дети золотые, что ты плачешь, Фати, зачем ты их так строго держишь?
А я боялась. Трое детей без отца — смеешься, что ли. Боялась, что испортятся, меня дома нет целый день — я их впрок наказывала. Так их наказывала, что вам и не снилось — на кукурузу ставила. Знаешь, как в старину учили: возьми ребенка в кулак, отсеки, что торчит снаружи, а что в кулаке осталось — воспитывай.
Я подавала прищепки, и мне в легкие задувал ветер: я представляла бедную свою маму, которая стоит с двумя братьями коленями на кукурузе в углу и ждет маму, которая оставила их ночью одних и ушла работать.
Бабушка ставила специальную длинную палку и поднимала бельевой трос повыше, чтобы длинные простыни не доставали до земли.
— Дидэ, можно я пойду к Цицо?
— Хватит болтаться, пошли, суп варить научу.
Я чистила лук и картошку.
— Ну как ты чистишь, из кожуры целый обед можно сварить! Знаешь, как во время войны было голодно: даже из шелухи еду готовили. Это вы сейчас разбаловались, нос воротите.
Бабушка все делала стремительно и готовила только самые простые блюда: зато вкуса они были отменного и неповторимого.
— Мои супы малышня в детском саду больше всего ела. Вот такой, с клецками — все с добавками ели. Я поваром там работала и никогда ни крошки еды не брала. Грех у детей воровать, а заведующая полные сумки таскала, корова толстозадая.
Я представляла жирную тетку с усами и сумками и заливалась хохотом.
— Ты таких слов не повторяй, — строго предупреждала бабушка, но сама начинала посмеиваться, поджав губы. — Ты ешь, ешь. Сухарики побросай. — Бабушка цепляла очки с синей изолентой на правой дужке и продолжала наметывать ситцевый халатик.
— Ба, а эта Герта — кто она была? Имя какое-то не наше. Может, Герда? Или Грета?
— Немка вроде, — перекусывала нитку бабушка. — Она была… такая, кахпа [27] . Но добрая.
— Что такое кахпа?
— Не твоего ума дело, — шлепала меня бабушка по спине. — Несчастная женщина, словом.
Я представляла напудренную Герту с высокой прической и огромной мушкой на щеке — похожую на Фуфалу [28] , которая пела песню про жопу и трусы высоким слезливым сопрано, но потом бросала ее представлять, потому что она была чересчур жалкая, а меня довести до слез — плевое дело.
27
Кахпа — женщина, торгующая своим телом (груз., жарг.).
28
Фуфала — имя персонажа из фильма Т. Абуладзе «Древо желания», ставшее нарицательным из-за своего облика — полусумасшедшая бродяжка в пестрых лохмотьях.
— У меня все соседи были хорошие. Я им кукурузную муку давала. Или рис — что было. И они нас любили. Повезло, — простегивая халатик, неизвестно к чему добавляла бабушка, и я видела, что лицо у нее меняется, как будто вот-вот заплачет.
— А почему я их не знаю? Где они все?
— Кто где. Не знаю. Зря я эту комнатку уступила. Обменяли вот на ту, в квартире вашей.
— Почему только нашей? И твоей тоже.
— Нет, мамочка. Человеку свой угол нужен. Как бы мы с тобой хорошо жили! Я бы ту комнату тебе оставила в подарок. Выйдешь замуж, а у тебя уже свой дом есть.